В ШКОЛУ
Те, кому доводилось бывать в самой южной точке Чегура — на полуострове Мадатта, — без сомнения подтвердят: лучшее место для отдыха трудно отыскать во всем королевстве. Тут вам и залитые солнцем песчаные пляжи, и обширное мелководье, удобное для водных забав, и воздух, не отравленный заводскими дымами. Кроме казенных и гильдейских оздоровительных заведений есть также множество частных домов, где сдают комнаты приезжим. Сады, раскинувшиеся по всему полуострову, щедро одаривают отдыхающих не только плодами и ягодами, но и благодатной тенью, столь уместной в жаркий летний день.
Вы ни разу не были на Мадатте? О, так вы не знаете толка в настоящем отдохновении. Ибо только здесь… и так далее, согласно путеводителю для гостей Приморья.
Трое верховых, остановившись на перекрестке, с досадой осматриваются по сторонам. Тихий уголок — даже дороги не у кого спросить. Кругом сады — поди еще отыщи, под каким персиком трудится кто-нибудь из хозяев. С отдыхающих также спрос небольшой. Что они знают? Тропинку к морю да в кабак, и только.
Обычная приморская чересполосица — то земли Сельскохозяйственной гильдии, то дворянские усадьбы. Те дворяне, кто сдает жилье, хотя бы указатели повесили близ дороги, как их найти. А к господам Винначи указателей нет.
Один из сослуживцев когда-то бывал в гостях у сотника Винначи, но пути не запомнил. Да и было это зимой, когда хотя бы что-то можно разглядеть среди деревьев. Сейчас весна, всё в зелени, еще свежей, и в цвету.
Кажется, надо искать решетчатую ограду с воротами. Для этого следует свернуть с основной дороги на одну из тропок. Тогда, по грязи, добрались за полчаса. Нынче вышло бы и того быстрее. Вот только господам войсковым не хочется сегодня спешить.
Тарр
Благородный Таррига Винначи
Из окна пахнет остро и горько. Мама сказала, это черёмуха цветет, и у нее поэтому голова болит. Черёмуха. Черёмуха. Черё-муха…
— Мама, а почему — муха?
— Что?
— Почему муха, а не шмель?
— Какой шмель?
— Почему черё-муха, а не черё-шмель?
— Ешь, выдумщик.
— Нет, ну все-таки?
— Не знаю, так назвали. После у мастера Леручи спросишь.
Мастер Леручи знает очень много. Потому он меня и учит. Не только письму и счету — это для маленьких. Еще про разные земли, про древние времена немножко. И ес-тест-во-зна-нию — про зверей и растения. О растениях слушать скучно, а о зверях — наоборот. Особенно про волков. Они живут в лесу, и в старинные времена зимой нападали на людей. И загрызали насмерть. Но это было давно. А теперь — папа говорит — они уже мирные. Или смирные, я не помню, как он сказал. А еще у папы есть ружье и сабля, и много гранат, которые взрываются. И он очень сильный. Такой, что меня одной рукой может поднять. И маму однажды поднимал — я видел. Только двумя руками, за пояс. А она смеялась и просила, чтобы он не валял дурака.
— Мама, а почему дураков валяют?
— Это когда кому-то нечего делать.
— А кому?
— Тому, про кого говорят. Есть такое выражение.
— Значит, ты вчера с мастершей Гатурри валяла дурака?
— Почему? Она платье шьет, принесла на примерку.
— Ну как, ты же сказала ей: делать нечего, придется заказывать кружева. Раз «делать нечего» — значит, валяла?
— Ох! Ешь, пожалуйста. Каша уже остыла.
А я знаю, что «делать нечего» и «нечего делать» — это разное. Но дедушка велел, чтобы я спрашивал про все непонятное. Он тогда домой на побывку приезжал и маме рассказывал про гранаты. И ругался: зачем они нашей коннице? Очень сильно ругался — я даже испугался немножко и хотел уйти. Но мама сказала, чтобы я сидел и рисовал. И тогда я нарисовал всадника на коне и с гранатой в руке. Я же думал, что граната — это такая граненая пика. А дедушка стал спрашивать: это что? И я ответил: это папа с гранатой. Но дедушке не понравилось, и он опять начал ругаться на маму — почему я ничего не знаю? А мне объяснил, что граната — это такой боевой припас с колечком, который взрывается, а вовсе не пика. И еще сказал, чтобы я всегда спрашивал, если что-то не понял.
Каша противная, не жидкая и не твердая. А есть ее надо. Чтобы когда-нибудь потом стать таким же сильным, как папа. Но я его все равно просил в лес зимой не ходить. А он ответил, что волки не страшные, не больше собаки. И обещал как-нибудь взять меня в Ларбар, посмотреть на волков. Там есть зверинец, где они сидят. А еще тигры, бегемоты и хоботарь. Только когда это — «как-нибудь»? Папа — сотник в войске, когда еще он сможет выбраться. Хотя обещал, что до осени — точно.
Иричи из соседней усадьбы в Ларбаре уже бывала, а она не старше меня. Ну, старше, но только на два месяца. Рассказывала, что там везде-везде продают мороженое и сахарную вату. Наверное, врет про то, что «везде-везде».
Мороженое — на палочке и вата — тоже на палочке. И сладкие. Я спросил у мамы — это оттого, что у них общие корни? А она как засмеется! А чего смешного — я же слышал, что взрослые так говорят. Здорово было бы, если бы где-нибудь, пусть даже не у нас, а где-то в Пардвене, рос такой куст, чтобы на нем распускалось мороженое. Сперва бы появлялась палочка, потом обертка, маленькая, сначала не блестящая. А внутри бы созревало мороженое. И когда бы оно было совсем-совсем готово, то обертка начинала сверкать!
— Мама, а мама? А почему мороженое на кустах не растет?
— Ох, Семеро! Потому что это — сложная смесь. Там молоко, сахар, ягоды, лед. Ну что же ты совсем как маленький?
— Я не маленький!
— Вот и я думаю. А что на кустах растет?
— Смородина, шиповник, бузина.
— А еще?
— Крыжовник. Сирень.
— Сирень — это и есть кустарник.
— Мама, а правда, если найти цветок сирени с пятью лепестками, загадать желание и съесть — то оно обязательно сбудется?
— И кто ж тебя этому научил?
— Барышня Иричи.
— Но, я надеюсь, ты их хотя бы не ел?
— Только один раз.
— И что же ты загадывал?
— А Иричи говорит, что нельзя рассказывать, иначе не сбудется.
— Ладно. Только не ешь, пожалуйста, больше сирень, а то тошнить начнет. Ты же взрослый мальчик.
— Да. Я больше не буду… Мама, а знаешь, что я загадал? Хочешь, скажу?
— Ты же говоришь, что нельзя.
— А я шепотом. Чтобы мы все вместе в Ларбар поехали. Если шепотом — то ведь ничего страшного? Сбудется?
— Конечно, сбудется, Тарри.
— Мама, а что в Ларбаре есть, кроме зверинца?
— Что есть? Дома большие, улицы, арки, водовод. В порту — кораблей много-много.
— А еще?
— Еще там река Юин.
— А море, как у нас?
— Море тоже есть. И каналы. И мосты. И трамваи ходят.
— По мостам?
— И по мостам тоже. Сам увидишь.
— А тебе там нравилось?
— Да.
— А почему ты оттуда уехала?
— Потому что за папу твоего вышла. И вообще — сколько можно над тарелкой чахнуть? Положи себе варенье и доедай быстрей!
Только каша от варенья лучше не станет. Когда я вырасту, ни за что не стану кашей питаться. Ведь я тогда уже буду большим, как папа. И женюсь. Хотя такой же красивой жены, как мама, все равно не найти. Тогда я не буду жениться. Я лучше в войско пойду. Я уже и на лошади могу ездить. Пока шагом, но потом и бегом смогу. Папа к школе обещал меня выучить.
В школу меня хотели уже два года назад отдать. Даже два с половиной. Но это далеко отсюда, и все решили, что я пока дома поучусь. Мастера Леручи нарочно для этого пригласили. А когда мне будет девять, я пойду сразу в средние классы. Но это еще нескоро, не в этом году. Папа говорит, мне повезло, что я на месяц позже не родился. Тогда бы пришлось целый год пропускать. Потому что в школу берут, только если есть полных девять. Или пять — когда в младшую. Занятия начинаются с первого дня зимы, а у меня день рождения в самом конце осени.
— Мама, а почему Зубок лает?
— Потому что собака.
— Да нет, не вообще, а сейчас лает — слышишь?
— Да. Кто-то приехал, кажется.
— Папа?
— Нет. Не знаю.
Мастер Ча в садовом переднике открывает дверь:
— Тут к Вам, госпожа.
Два дяденьки. Один с усами, а другой — лысый. Наверное, они вместе с папой служат, тоже из войска. Значит, не «дяденьки», а — «господа». У лысого голос смешной, трескучий:
— Госпожа Винначи?
Мама не смеется. Она, кажется, испугалась этих дядек. Странно, зачем их бояться, если они от папы?
— Что-то случилось, господа?.. Иди, Тарри, погуляй.
Выходит, кашу можно не есть? Только почему она меня отсылает, если сама боится? Уйти? Страшно — а вдруг они маму увезут?
— А я еще не доел.
— Ступайте, Таррига.
Если мама со мной на «Вы» — значит, она сердится. Очень сильно. Тогда лучше идти. Ничего, можно побыть в саду. Окно открыто. Наверное, если залезть на старую яблоню, — можно будет запрыгнуть. Я, конечно, никогда так не делал, хотя и говорил Иричи, что лазил. Хорошо, я больше никогда не стану врать, и кашу буду есть всегда — только пусть они с мамой ничего не сделают. А может быть, Чу позвать — пусть он с лопатой сторожит. И если что — как стукнет!
Чи в саду нет. Там еще один дядька стоит, с лошадьми. И тоже в войсковое одет. Нет, не могут они ничего плохого задумать — папу побоятся. Надо только им сказать, что он — сотник и, наверное, их командир.
— Здравствуйте.
— Здорово, малой.
— Я не «малой», мне уже семь.
— Ну, извиняй, парень.
— Ничего страшного. Сотник Винначи — мой папа. Вы у него служите?
— Э-эх, барич…
Он потрепал меня по затылку. Незнакомые взрослые никогда так прежде не делали. И от этого стало еще страшнее. Я вспомнил доктора, который приходил к нам, когда я болел. Тот тоже говорил, что все хорошо, а сам не смотрел мне в глаза и прятал шприц за спиной.
И тут я услышал, как плачет мама. Я не помню, чтобы она раньше плакала. Тогда я побежал обратно в дом, и по дороге сам заревел. Позорно, как девчонка. Ну и что? Если мама тоже плачет — значит, не стыдно.
Дядьки так и стоят посреди комнаты. А мама — за столом. Но они, кажется, ничего ей не сделали, только бубнят какую-то чепуху: про чей-то счетчик, про одержимость. Пусть они замолчат и уйдут — и все снова будет хорошо.
— Мама!..
Я хотел им крикнуть, что они — злые, и чтобы убирались, но расплакался совсем. И тогда мама обняла меня и сказала, что папа погиб.
* * *
Жители города Ларбара читали в «Побережных новостях», как сотник Королевской конницы, благородный Винначи, геройски погиб при исполнении службы. Рядовой такой-то в состоянии, близком к одержимости, пытался взорвать склад боеприпасов, и сотник сумел остановить его. Ценой двух жизней, своей и того рядового, спас жизни множества солдат и нескольких командиров. Посмертно представлен к награде, газета вместе с Короной соболезнует родным и сослуживцам…
Разные бывают дворяне в нашем королевстве. Говоря вообще, в наш век деление на сословия почти что себя изжило. Есть коронные служащие, есть гильдейские работники и общинные деятели, называть эти три разряда граждан «дворянством», «простым людом» и «жречеством» можно лишь условно, по старой памяти. Большинство дворян живут службой и только ею: войсковой, охранной, стражничьей, таможенной, судейской и прочей. Получают жалованье, имеют льготы, например, бесплатное обучение детей в казенной школе на полном государственном довольствии. Но есть еще небольшое число таких дворян, как Винначи, — со своею землей, обложенной большим налогом.
А встречаются и еще более странные благородные господа. Их дворянский удел составляют не усадьбы, а дома в городской черте. Таков дом господина Арнери в Ларбаре. Особняк, построенный полтораста лет назад, почти весь поделенный на квартиры. Хозяин, служа в городской Управе, одновременно исполняет роль дворского при многочисленных жильцах. Вода, дрова, уборка мусора, освещение, нужники, охрана подворья в темное время суток. Хлопотное хозяйство.
* * *
Рэй
Благородный Райачи Арнери
— С прибытием, благородный Байликко.
— День добрый, Господин Глава Ордена!
— Для Вас — благородный Райачи.
Главе Ордена полагается быть строгим, но учтивым. Улыбнуться новоприбывшему: ему тут рады. Вздохнуть устало — у начальника было много дел.
Красивый рыцарь[1]. Желтый кафтан с красным поясом. Красные сапоги. Штаны в полоску — коричневую с белым. Молодец — проделал долгий путь и не извозился. На голове — остроконечный шлем. В руке — глевия с лезвием из слюдяной бумаги. Орден доволен.
Баночку с лаком закрыть, чтобы не выдыхался. Благородный Райачи вернется из школы в следующий отпуск, тогда надо будет посвятить кого-то еще.
— Темно тебе, Ячи!
Мастерша Курруни смотрит мимо рыцаря, в окно. Там дождь, но уже, кажется, не с неба: с верхушки сирени капли падают на ее же нижние ветки. За кустом отсюда хорошо видна дорожка. К воротам шагает кто-то длинный в куртке с капюшоном.
— И нет чтоб гостя проводить, хоть до ворот.
У господина Ординатора, жильца дома Арнери, этим утром опять был один из его людей. Вряд ли гость. И не недужный, хотя «ординатор» — это такой доктор, кто служит в больнице. «Ко мне приходят люди, к вам за кипятком не набегаешься» — это когда он объяснял, зачем ему в комнате спиртовка.
Господин Арнери опасается пожара. Печи в доме топит мастер Курруни, и всем жильцам велено большого огня не разжигать, только для света. У спиртовки огонь небольшой, но и не светит. Он — чтобы пить чай с людьми.
Курруни говорят, это глупо: кому надо — видят тех, кто ходит в ординаторскую квартиру. Мог бы и самовар попросить, всё равно тайны никакой. Благородный Райачи считает: не так уж и глупо. Во-первых, видят — да не слышат. А когда бы Курруни-младшая с самоваром носилась туда-сюда, обязательно бы стала подслушивать. Не жильцовская прислуга, а хозяйская, имеет право. Во-вторых, никто не подглядывает, с каким лицом сам Ординатор этих людей встречает. И с каким провожает — тоже. Это важно. Кто правда его люди, а кто еще нет, со стороны не понять.
— Бросай уж, все равно до завтра не высохнет.
— А он уже готов. Больше я на этот раз не успею.
Теперь-то мастерша замечает рыцаря Байликко.
— Красавец! Усы бы навел — совсем бы конный полсотник.
— Поздно. По лаку сверху не нарисуешь. Да он не конный. Это у него глевия, не пика.
— Чтоб я разбиралась, какой дрын — чей.
Деревянного рыцаря — очень осторожно поднять вместе с подставкой. Самое трудное — носить их в комнату на верхний этаж, по лестнице, чтобы не уронить и не тронуть, иначе лак отлипнется. Благородные Байручи и Байталле так пострадали. Пришлось отправить их на переоснащение — снимать лак вместе с краской, красить и лачить заново.
А в доме это делать нельзя, только у Курруни в пристройке.
В комнате на вешалке висят черные шаровары, белая рубашка и красный кафтан. Новая одежда для благородного Райачи готова к школе. Тут же сапоги, они сейчас понадобятся.
— Благородные Байтулку, Байручи, Байкирри и Байтанга!
— Да, Господин!
— Пора!
Рыцарь-барсук Байтулку — один из старших в Ордене. На время отсутствия Главы ему поручается сад со всеми тамошними жителями и гостями. Для такой службы лучше оборотня никого не сыщешь.
В саду под бобовником есть скамья. Чтобы устроить место службы благородному Байтулку, нужен будет нож и дощечка. Доска имеется, за ножом придется идти на кухню.
— Ну, что, Ячи: завтра в школу?
Курруни-младшая месит тесто.
— Завитушки будут!
— Да, завтра. Завитушки — это хорошо. Я нож возьму?
— Зачем тебе?
— Цветов срежу. Для Тетушек.
— А не обойдутся они, клуши старые?
— Нет. Надо.
Выходя в сени, благородный Райачи вслед себе слышит тихое, едкое:
— Золотко, а не мальчик!
Вот и хорошо. Только не «золотко», а «паинька». К девице Курруни непременно будет приставлен рыцарь: Баймерри или Байбар, это еще не решено.
Снять ножом слой травы — будет нора. Прикрыть дощечкой. Оборотень заступает на свое место под скамьей во дворе. Наружу глядят бурая морда и черный глаз, а светлых полос на спине не видно.
— Равновесию и Жизни!
— Равновесием и Жизнью, благородный Райачи!
— Доброй службы, Байтулку. Отчитаешься по моем приезде.
Теперь цветы. Главу Ордена не подловишь на вранье: он в самом деле зайдет попрощаться с Тетушками. Они Арнери не родня, просто живут тут давным-давно. А так — обычные жильцы, как и Ординатор, и семейство Вестовых.
— Ах, какой букет!
— Ах, как это мило!
По имени Тетушки никого не называют: боятся спутать. Пахнет у них благовониями: не горючими, а которые в мешочках. И еще лекарствами. Вот у господина Ординатора лекарств совсем нет, и это странно. Кто он такой? Врач-то — да, пожалуй, что и врач тоже. Но может быть, и не только врач.
Рыцаря Ордена он у себя может и не принять. Тогда придется действовать тайно. И попробовать для начала лучше здесь, в комнате у Тетушек.
— Незримый Облик, благородный Байручи!
— Незримый Облик, господин!
Он из всех самый маленький, весь помещается в руке. Мастер, кто его выточил, вообще говорил, что это груша. А стал — вояка в синем буллеяне[2], чернявый и с черной бородой. Булава нарисована на боку, а с другого бока — книжка. Рыцарь-кудесник.
Сразу у входа в комнате Тетушек стоит большое створчатое зеркало. Под ним сундук, тяжелый — двигать не будут. Перед зеркалом всякие ларчики и склянки. А позади него теперь устроится рыцарь Байручи. Будет стеречь и наблюдать.
Нет, благодарствуйте, пряников благородный Райачи не хочет. И чайного гриба тоже. А леденцов — пожалуй. Возьмет с собой на завтрашнюю дорогу. Нет, его не укачивает на корабле. Это же по Юину, а не морем. Школа государя Таннара совсем недалеко от Ларбара.
— А зайчиков вам запрещают? Нам — запрещали.
— Солнечных? Пускаем иногда.
— Нет! Из платочков. Вы не умеете сворачивать?!
И показали, как сворачивают зайца. Благородному Райачи, по правде говоря, в голову не приходило мастерить что-то такое. Наверное, это затеи из девичьей Коронной школы.
Из Вестовых сегодня дома только господин Сотник.
— Райачи? Заходи! А наши все молиться пошли, ко Творцу. Только я по такой погоде не ходок. Ну, что: кончается отпуск-то?
Сотник сам учился когда-то в нашей же школе. Давным-давно, когда еще электричества не было.
— Вот. Это — Вам.
Благородный Байкирри умеет биться мечом. И щит у него есть. Опытный воин, добрый друг. Должно быть, поладит с Вестовым.
— Экось! Как звать?
— Байкирри.
— Рыцарь, что ли?
Сотнику можно сказать, как есть:
— Да. Рыцарь Равновесия.
Вестовой разглядывает его.
— Сам вытачивал? Или Курруни помогал?
— Нет. Батюшка купил. Их возле Победителей[3] продают.
— Но меч-то сам делал?
— Да. И щит. И раскрашивал.
— Не жалко отдавать-то?
Конечно, жалко. И Байкирри, и всех. Глава Ордена сюда вернется через три месяца, в следующий отпуск. Может быть, и не все рыцари его дождутся. Но — такая служба.
— Он — для Вас. Нарочно.
— И много ты их таких разукрасил?
— Тридцать шесть.
— Три дюжины, однако! Большая дружина!
А было ли когда-нибудь у господ Арнери под присягой столько людей? У батюшки люди — матушка да Райачи, да еще Курруни втроем. Жильцы не считаются.
Сотник в Ордене и сам мог бы служить. Но наша забота сейчас другая. Орден ищет Предстоятеля[4]. Без него нельзя. Глава Ордена — воевода, отвечает за рыцарей, а Предстоятель еще и за храм, за всё Равновесие в мире. Он, Предстоятель, точно есть, только тайный. Мы его не знаем. Или знаем, но делаем вид, будто пока не догадываемся.
— Ничего, Ячи. Я твоего парня тут устрою. Он — грамотный?
— Конечно.
— Тогда к книжкам приставлю. Вот.
Семья Вестовых с собой привезла много книг. А теперь на полках у них стоят и кое-какие книги господина Арнери. Сотник выпросил почитать. Он ходит плохо, почти все время дома сидит, ему скучно.
Сейчас он оглядывает полки:
— Эх, таких-то книжек у нас… Вы ж еще механику не проходите. А Страны Мира?
— Пока нет. Но будем скоро.
— Тогда держи. Пригодится.
Это не книга, а картинки в папке. Цвета знамен всех стран. Такая штука у благородного Райачи есть. Но всё равно: спасибо.
— Равновесию и Жизни, благородный Байкирри!
— Равновесием и Жизнью!
Слева от рыцаря на полке стоит «Барабанная азбука», а справа — «Определитель трав Приморья».
А сейчас — самое сложное. Господин Ординатор.
Постучать. Уверенно, потому что воспитанник школы государя Таннара не робеет. Но не слишком громко. Глава Ордена знает: перед ним не все двери так вот сразу должны отворяться.
— А? — невнятно раздается из-за двери. И — снизу. Как будто Ординатор делает гимнастику прямо на полу. Ковра-то у него нет.
— Добрый день. Это Райачи Арнери.
Ничего не слышно. Потом господин рывком открывает дверь почти настежь:
— Что происходит?
Рубашка на нем светло-зеленая в рыжеватых буквах «ə». Штаны на широких подтяжках.
— Я завтра уезжаю. Хочу попрощаться.
— А-а…
Благородный Байтанга кутается в серый плащ. Под плащом — кинжал, но об этом никто не знает. Орденский разведчик, его задание — самое опасное.
— Возьмите…?
Может быть, Ординатор и есть наш тайный Предстоятель. А благородный Райачи к нему подсылает своего человека. Смешно. Господин и усмехается:
— А давайте!
Из орденских рыцарей Байтанга еще и самый тонкий. Господин подхватывает его двумя пальцами. Вертит — вниз головой и снова вверх. Так некоторые мальчишки в школе крутят карандаши. И Байтанга оказывается в кулаке, лицом к лицу с Ординатором.
— Прощай, игрушки, — молодой господин уже вырос?
— А может, Вам еще пригодится.
— Хм… Тогда отдарюсь.
Он не возвращается в комнату, а только протягивает назад и в сторону свободную руку. Чем-то там скрипит.
— Нате.
Тяжелый шарик из цветного стекла: голубого, молочного, желтого с рябью. С дыркой насквозь. Можно будет продеть шнурок. А ведь господин эту штуку прямо сейчас откуда-то открутил. Ручка была у выдвижного ящика или грузик у часов. А теперь — Пестрый Шар. Предстоятель так мог бы: все равно как у себя с шеи снял святой знак и отдал.
Глава Ордена этого не забудет.
* * *
С чем бы мы сравнили современную коронную школу? Более всего похожа она на небольшое боярство первых веков Объединения. Своя земля, почти самодостаточное хозяйство: конюшни, скотный двор, огороды и сады. Все служилые люди на виду у господина. Пусть не боярина, а начальника школы, и все же — крупный чин на королевской службе. Не ниже полтысячника. А тут — и вовсе тысячник. Тут — это в школе государя Таннара, лучшей дворянской школе Приморья.
Летом же 1093 года напоминала она южный базар. Уж так все бегали и кричали: что-то искали, кого-то ловили, выставляли напоказ лучшее, прятали сомнительное и неприглядное. Спросите — почему? Ну как же, как же! Ведь нынче собрался посетить нас сам королевич Диндо с сыном — в ходе рабочей поездки по Приморской области. Не кто-нибудь, а нашему государю троюродный брат по батюшке его. Лицо в государстве не первое и не второе, но во вторую дюжину входящее.
Обычно высокие особы прибывают к нам зимой — в пору принятия присяги. А в этот раз пожаловали на Змиев, когда поспевает черешня и море особенно теплое. Эх, до чего же хорошо!
Впрочем, справедливости ради надо сказать, что королевич за отдыхом дело тоже не забывал. Погостил недельку в Ларбаре: осмотрел Новый мост, Судостроительный завод, университетское книгохранилище и Зверинец. По всему видать, остался доволен. Ибо очевидцы рассказывают, что неизменное удовольствие не сходило со светлого лика — и когда он тросточкой по чугунным перилам моста постукивал, и когда хоботаря молодой капустой потчевал.
А после велел королевич Диндо седлать коней, да и двинул вглубь области. От моря — к заповеднику Матабанга. И по дороге решил школу посетить — поглядеть, как воспитываются завтрашние коронные присяжники.
Господин Нарагго, школьный начальник, пока к приему готовился, похудел и осунулся. Потому что какие уж там пироги да каши — та самая черешня в глотку не лезла от волнения. Гээров десять сбросил, бедняга, если не больше. И то сказать — ведь непременно же оказия случится. Или электропроводка в новом учебном здании заискрит, или свинья на стрельбище забредет, или братья Дайтаны что-нибудь устроят.
* * *
Лэй
Благородный Ландарри Дайтан
Что я сделал? Нет, ну что я такого сделал? Чего орать-то? Убудет от коронной кобылы? Не убудет — подумаешь, один волосок!
Не догонишь, не догонишь! Сам ты, дяденька, паршивец! И ябеда к тому ж. Зачем сотнику нажаловался? Теперь меня вся школа ловит. Потому что — «не положено»!
Налево нельзя, там стрельбище, спрятаться негде будет… Направо… Забор. Тоже мне — забор, фигня какая… По поленнице вверх — на крышу сарая. Что — поймали? Смотрите, дрова на себя не обвалите!
Спрыгнуть. Ерунда, крыша-то низкая. У нас в крепости и повыше стены есть, а я сигал… Во, прачечная! Открыта. Она всегда открыта. А я сейчас запрусь изнутри. Ломитесь-ломитесь…
Лестница… Чердак… Лаз узкий — как раз для меня. Вот здоровско будет, если господин сотник сюда сунется и задом застрянет. Гы-ы-ы!
На стену… И на крышу опять… Жилой, вроде, дом? Да и ладно… Ах ты, в ухо через глаз! Прибёгли уже! Со двора окружить хотят. Куда же? Не, шалишь, пушкари не сдаются! На галерею, живо!
— Стоять!
Ага, сейчас! Не «стоять», а «ложись». Одно окно открыто. В комнате, кажись, никого. И под кровать! Ну что, слопали? А фигу вам шевелючую!
— Дайтан!
Ну что Дайтан, что Дайтан? Что — думаете, я к вам так и вылезу?
Ого, а теперь точно не вылезу. Ноги пришли. Без носок, в тапочках. Шлеп-шлеп к кровати. Шаровары, похоже, черные. Наш? Кто-то из старшего отряда? А чего не в сапогах? Может, из учителей?
— Благородный Дайтан!
Тапки плюхают к окошку:
— Что стряслось?
Ты чего, парень, совсем? Чего ты вместо меня отзываешься?
— Ничего-ничего. Спокойной ночи!
У-тю-тю-тю-тю, господин сотник. Ишь, как рассюсюкался! Прямо нянюшка-хлопотунья…
И правильно — я бы тоже окно закрыл. Мне тоже слушать противно! И вообще, всё не так плохо. Сотник, небось, на другой двор пойдет искать. Этот спать ляжет. Я и выберусь… Ой!
— Ты кто?
Морда молодая, растрепанная. Стоит на четвереньках и на меня таращится. Очки на нос цепляет. И чего его под кровать понесло?
— Горшок ищешь? — спрашиваю.
— Нет, очки. Уже нашел.
— Зачем тебе очки? Спать пора!
— А-а, так ты — Муррга.
— Кто?
— Чудище Муррга Злая Рамуррга. Приходит и забирает тех, кто не спит.
— Сам ты чудище. На себя бы посмотрел!
Не, не ученик, постарше будет. Волосья распущены и мокрые. Рубаха темная, не наша. Но все равно видно, что из войска. Небось, из королевичевой охраны. Я их сегодня днем не разглядел — на лошадь засмотрелся.
— Вылезай квас пить.
Точно, из охраны. Во-первых, был бы не из охраны — пиво бы дул. А еще — вон чаморка[5] на стуле висит. Тоже черная, с серебряными пуговицами.
Квас — это дело. А то я убегался. Но надо быть вежливым, когда в гостях:
— А можно саблю посмотреть?
В руки не дал. Выдвинул наполовину из ножен, поднес поближе.
— Только она для парада. Не боевая.
Сам вижу. Дрянь сабля. Но красивая.
— А у моего бати — настоящая!
— У моего тоже. Тебя зачем ищут?
Ишь ты, какой догадливый!
— Я покусался.
— Че-го?
— Ну, покусился. На лошадь королевичеву.
Хмурится. И голос сразу холодный. Таким голосом можно и без сабли пришибить. Охранник!
— Что ты с ней сделал?
— Да ничего я с ней не делал. Я что — конокрад? Мне волос нужен. У ней из хвоста. У вороного я выдрал, а у кобылы не успел. Меня этот погнал, который на картошку старую похож. И еще обзывался.
— Конюх?
— Ну да. Он за мной бежит, а навстречу сотник наш: что случилось? А он: да мальчонку шуганул. А сотник: какого мальчонку? Им после отбоя тут вообще быть не положено! Нам, в смысле. Ну, и тоже побежал. А чего отбой — когда еще почти светло?
Не, ну этот хоть спокойный. Слушает, кивает. Не кричит, что правильно, что нечего шастать после отбоя. Понимает: волос — штука нужная.
— А зачем тебе конский волос?
Ну вот! Ни хрена он, оказывается, не понимает.
— Да ты чего — совсем? С призраком говорить. Ведь все же знают: если взять волос черного жеребца и белой кобылы, сплести, а потом в полночь на перекрестке сжечь под ракитой и пепел носить с собой, то когда явится призрак и с тобой заговорит, ты его понимать будешь. Самый верный способ.
— Да?
Ой, как он на меня нехорошо смотрит. Не поверил? Или — наоборот. Эге, только я про призраков — он сразу странным стал.
— Чернокнижием, стало быть, балуетесь, благородный Дайтан?
— Не чернокнижие! Святой обряд! Наша школа — где, знаешь? В замке Баллаи. А у них много лет назад высокородный Имраган злой смертью сгинул. И не упокоился. Ну, и, понятно, стал являться. Ясно?
— Ясно, чего ж неясного. И о чем ты хотел толковать с высокородным Имраганом?
Оп! «И какое у Вас ко мне дело, благородный Дайтан?» Это что ж — без обряда сработало? То-то я гляжу, он чудной. А Имраган, рассказывали, и правда, молодым помер.
— О прошлом и о будущем. Прошлое — это где спрятан меч Баллаи. А будущее — это кто у меня родится.
А призрак-то удивился:
— Далекое же будущее тебя волнует.
— Да чего далекое, когда уже зимой? Мать пишет: брат или сестрица. А мне точно надо знать.
Теперь он хихикает. Неправильно, не по-призрачьи совсем:
— А зачем тебе это? Кто родится — тот и родится.
— Ну, как! Вот я господину надзирателю сказал, что брат, а он: «Семеро на помощь! Еще один Дайтан на мою голову!». Так теперь уж надо, чтобы брат.
— А сколько вас тут уже братьев Дайтанов?
— Пока двое. Я и Дарри.
Зубы заговаривает. Ясно — про меч признаваться не хочет. Жадина. А если я его сейчас проверю? Иголкой. Если призрак — так он не уколется.
— Слушай, а давай пуговицами сменяемся?
— Как это?
Что ж ты ничего не знаешь, а еще призрак?
— Как, как! Как все. Я тебе свою срежу с кафтана, а ты мне — со своей чаморки одну отдашь. Вон, смотри, сколько у меня уже!
Охранник, а так легко ловится! Я кафтан отвернул, там на внутреннем кармане пуговицы нашиты, что я уже сменял. Снаружи чужие пришивать — по уставу не положено, а тут — никто не увидит. Он руку протянул, а я его — тык! Иголка-то там же вколота была. Он руку отдернул, палец — в рот:
— Ты чего?
Ну всё, не призрак. Еще и надулся.
— Ничего. Осторожнее надо!
— Извини.
— Да ладно. Ну что — берешь мою? Хорошая, с каштаном[6].
У него, по правде сказать, лучше. Каштан там тоже есть, но еще и глевии скрещённые. Для тех, кто знает, — большая редкость. «Столичная Охрана».
— Давай. Сейчас, ножницы нужны.
— На фиг!
Что я — пуговицы скусывать не умею? Раз — и всё!
— Ты смотри, благородный Дайтан, когда-нибудь так и подавишься.
— Нишефо. Тьфу! Ничего. Один раз — знаешь, как было? К нам в крепость — в прошлом году — пожарник приехал. Ну, ходит, проверяет. А куртку оставил висеть. Ну, я пуговицу свернул, а пожарник после спрашивает: где? Мать догадалась, и тоже ко мне — где? И что делать? Скажу, где спрятал, — отберут. Я и говорю: сожрал! Все испугались, потащили меня к доктору. И пожарник — тоже пошел. Ну, доктор слушал-слушал, щупал-щупал, потом говорит бате: «Не волнуйтесь, само выйдет». Ага, думаю. Ну, это дело все забыли, пожарник уехал. А в этот раз приезжаю на побывку, мать смотрит — а на кармане пуговица. Та самая. Откуда, спрашивает. А я ей: «Само вышло!».
Ржет. Зато — больше не дуется. А раз так — можно и распрощаться.
— Ну ладно, бывай!
— Тебя проводить?
Вот еще!
— Что я — маленький? Спи!
— Пока, Муррга!
* * *
На следующий день сотник пообещал благородному Ландарри: «Погоди, вот только отбудут высокие гости, — я тебе задам!». И то верно: нехорошо удалять ученика из строя перед торжественным прощанием.
Сын королевича Диндо был великолепен: с парадной саблей, на белой кобыле и со школьной пуговицей, не по уставу пришитой на черное сукно Столичной Охраны. Говорят, проезжая мимо младших отрядов, он подмигнул кому-то из воспитанников: готовьтесь, мол, к честной службе!
Были времена, когда конный путь из Ларбара в Ви-Умбин занимал дней шесть. А то и восемь. Потому-то и любили князья использовать чародейские проходы, коими были связаны все столицы мэйанских княжеств. Ларбар в те века столицей не был, но свой проход все же имел. Роскошью такой обязан был город государям-королям, избравшим Ларбар своею ставкой. Ну, и чародеям, конечно.
Новое время — новые чудеса. Нынче дорога из Южной столицы до Ви-Умбина отнимет у вас не более полусуток. Достаточно лишь сесть в поезд.
Семейный спальный вагон. Двенадцать отсеков по три места каждый. Раздвижные двери, за ними — камбурранская кровать[7] с перегородками. Хотя вагон семейный, ездят в нем не только родственники. Бывает, что в одном отсеке оказываются и посторонние люди. Не надо думать, будто железная дорога не предусмотрела возможного коварства проезжающих. И если кто-то ночью вздумает опустить перегородку и залезть в карман к попутчику, украсть оттуда что-нибудь, или — того хуже — подложить… Подобное действие не останется незамеченным — с таким ужасающим грохотом опускаются эти разделительные стенки.
Стоит кому-нибудь, пусть даже и по доброму согласию с соседом, сложить створку — непременно перебудит весь вагон. И уж тогда-то обязательно отыщется некто, кто в сердцах, в шутку или всерьёз воскликнет: «Час пробил!». Впрочем, чаще всего так говорят сами путейские. Ибо в большинстве своем они — из общины гамоновцев, и с часу на час ожидают пришествия Праведного Государя.
У семьи Байнобар большой опыт путешествий по железной дороге. Господин Байнобар привычно расположился на кровати — с ногами, прислонившись спиною к стене. Рыжеватые борода и усы выгорели на солнце, лицо загорело. А руки — нет, слишком много приходилось работать в рукавицах или в перчатках. Находки древности требуют осторожного обращения. Заложил за ухо карандаш, просматривает исписанные листы, иногда зачеркивает или дописывает что-то.
Женщина напротив него тоже занята чтением. Книги, пропущенные за несколько месяцев полевых изысканий, наконец-то куплены. Госпожа Байнобар не утерпела до дому, хотя и знает, что в поезде читать вредно для глаз. Врачи не советуют — она и без того уже щурится, скоро придется заказывать очки.
Посередине кровати — мальчик. Отвернулся от обоих родителей к окну, что-то тихонько нашептывает вполголоса. Мастью — скорее в батюшку — рыжеватый, а черты лица более похожи на материнские, такие же тонкие. Амингер, сын четы Байнобаров, хотя по возрасту годился бы во внуки. Поздний ребенок.
* * *
Йарр
Благородный Амингер Байнобар
Лес. Поле. Снова лес. Деревня. Корова рыжая. Пруд, в пруду утки. Паровоз бежит все быстрее — до Ви-Умбина уже близко.
Паровоз бежит, стучит,
Кочегар в усы ворчит:
Вот доедем до Умбина —
Я куплю себе дубину.
А зачем кочегару дубина? А может быть, когда они в прошлый раз так ехали — через лес Матабанга, — на них разбойники хотели напасть? А отбиваться-то и нечем. Нет, нужна кочегару дубина, очень нужна.
А для чего разбойникам на поезд нападать? Угля украсть? Или почту? Или пассажиров ограбить. У нас с собой много всякого ценного. И даже целый клад есть.
Жил-был гоблин. Он накопил кучу денег. Для себя, конечно, кучу — у хобов и поболе бывало. Времена неспокойные — решил деньги спрятать. Закопал на болоте. А чего же после отрыть не пришел? Забыл? Да про такое сокровище разве забудешь? Может, его убили, а он родичам не сказал. А они места не знали. Нет, лучше не так. Он разбогател и решил — ну его, тот горшок, ерунда такая… Или он их болотному богу посвятил, а бог не стал забирать. А мы теперь нашли.
А еще — наконечники для копий. И для стрел. Только не «для», а «от», потому что они старые и уже никуда не годятся. Пойдут в собрание древностей. В наше, умбинское. Папа говорит, с чалберинцами приятно работать. Им — черепки и золото, а нам — железо и медь. Потому что в Чалбери этого железа — завались.
А я отрыл подкову. Такими мичирцев ковали. Но она гнутая. И я знаю, почему. Был у князя Муллавачи воин-богатырь. Поехал он на Таггуд с хобами воевать. Вызвал хобского воеводу, и стали они биться. А забороть друг друга до конца никак не могут. Поломали копья и мечи, и булаву, и топор. И когда оружия совсем уже не осталось, хоб сказал: «Кто из нас сильнее — тот и прав. Я возьму подкову и согну ее. А ты, чтобы доказать, что не слабее, ее распрями!». И, конечно, обманывал, потому что распрямлять всегда труднее, чем гнуть. Но воин согласился. И тогда хобский воевода ее согнул, и нашему передал. А тот за нее взялся и сделал вид, что выпрямляет, а сам вдруг запустил врагу прямо в лоб. И убил. Это называется военная хитрость.
А мужики из нашего поискового отряда стали за Лапушкой ходить и ждать, когда у нее подкова собьется. Лапушка не мичирка, а просто лошадь. Гужевая, но тоже крупная. А подковы долго сбиваться не хотели. Но потом Талдин сказал, что уже можно их поменять, и Лапушку отвели в кузню, а старые подковы забрали себе. И начали гнуть — на спор. Так до конца раскопок и гнули. Правда, погнуть так и не смогли. Но всё равно — все смеялись и говорили, что богатыри повывелись.
А под конец Талдин напился пьяным и сломал ломик. И все снова смеялись, а он кричал, что подковы, дескать, тьфу — а вы вот ломик попробуйте!
Так что у нас на раскопах весело. Ничего, сейчас начнется Воителев месяц, потом — Плясуньин, после — зима. А на Новый год уже опять отряд соберут.
— Папа? Мама? А мы в следующий раз — куда поедем?
Папа смотрит на маму, а мама — на папу. И оба — на меня. И мама начинает:
— Давай до дому подождем?
Это она у меня или у папы спрашивает? А папа отвечает:
— А чего ждать-то?
Правильно отвечает, я бы тоже так сказал.
— Знаешь, Аминга, мы хотели с тобой поговорить…
— Посоветоваться, — поправляет мама.
— Ну, говорите, — отвечаю. И складываю руки на коленях. — Советуйтесь.
— Нас приглашают на всю зиму в Абраричар.
Папа добавляет:
— Это карличий город, но люди там тоже жили. Он весь под землей, там и зимой можно работать. Представляешь: открыли ту его часть, которую в седьмом веке еще завалило. Шесть квадратных верст, жилища пятого-шестого века, до сих пор не тронутые.
— Собирают большой отряд из людей, карлов и орков… А в начале княжения Муллавачи Грозного боярич Тагирро Тачибери был послом у карлов вади Абрар.
— Вот мы и думаем…
А о чем тут думать? Карлы, подземный город, папин любимый Тачибери… Тут и говорить нечего:
— Я думаю, надо ехать.
— Понимаешь, Аминга, туда с детьми нельзя.
Вот так. Поманили карличьими древностями, а теперь — нельзя?
— А вы скажите, что у меня уже опыт есть. Что я много чего умею и мешаться не буду!
— Мы уже говорили. Честно. Но там правила очень строгие. Либо отказываться, либо — без несовершеннолетних.
А через семь лет, когда я стану совершеннолетним, там уже всё-всё найдут. И будет неинтересно.
— А как же я?
— Давай думать. Ты — взрослый, тебе и решать. Можешь пожить у бабушки в Дорро. Или — если хочешь — пойти в школу.
— Ты и так уже три года мог бы учиться.
— Бабушка старенькая, ей со мной тяжело будет.
— Будешь ей помогать. Она пишет, что очень соскучилась.
— А в школу-то меня примут?
— Испытания надо пройти.
Зато папа уверен:
— Конечно, примут. Ты и считать умеешь, и писать. Читаешь, даже по-дибульски. И верхом уже ездишь. Помнишь, как на Княжиче катался?
Помню. А в прошлом году — еще на баране. На баране удобнее — там за рога можно хвататься. А он носится, как безумный. Только ничего этого больше не будет. Раскопов, больших палаток, песен у костра, что Талдин поет. Хотя в этом Абраричаре, наверняка, такого тоже нет.
— Что хоть за школа-то, раз туда верхом ездить надо?
— Не туда, а там. Лучшая школа Приморья. Имени государя Таннара.
— А-а, это того, кто за море сбежал?
Папа, кажется, повеселел:
— Вот. И с историей у тебя все в порядке!
А мама — наоборот, расстроилась:
— Только ты там этого лучше не говори.
— А там — что — никто не знает?
— Знают. Но вспоминать об этом невежливо. Тем более, не совсем за море, а в Аранду. А Аранда теперь наша страна.
Запомним. Надрибул — был лучше король. Но у него школа морская.
— А про хобскую войну вспоминать можно? Хобы же теперь тоже наши.
Где угодно расскажу, в кабаке или на бале,
Как мы хобов порубали, подступая к рубежу.
А дальше в той песне — неприлично. Про то, как мэйанцев тоже побили. Потому что это диерриец поет. А у них все неприлично.
Папа смеется. А мама — нет.
— Аминга, но ты точно в школу хочешь? Может быть, у бабушки лучше?
У бабушки — хуже. Ведь все равно сбегу. Как Таннар сбежал. Только не в Аранду, а в лес Матабанга. Если школа в честь короля названа, значит, в его честь и сбежать можно. Им же это должно понравиться. А бабушка еще волноваться станет.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] В старом Мэйане «рыцарь» — воин на службе у храма. Семибожие, самая распространенная религия у мэйан, признаёт рыцарское служение при трёх из семи храмов: Воителя Пламенного Муллиана, Владыки Гибели Мургу-Дарруна или, как здесь, Безвидного Творца Байаме. «Бай» в именах рыцарей — от Байаме. (Остальные четыре храма — Небесной Плясуньи Вида-Марри, Водной Владычицы Гаядари, Старца Кормильца Куриджила и Премудрой Ткачихи Бириун.)
[2] Буллеян — широкий кафтан для верховой езды.
[3] Речь идет о памятнике, установленном в городе Ларбаре, в честь победоносного завершения войны с Чаморрой (в 988г.).
[4] Предстоятель — верховный жрец каждого из Семи храмов у семибожников.
[5] Верхняя рубаха из тонкого сукна или плотной хлопчатой ткани, не распашная, с застежкой до середины груди и с пуговицами на обшлагах рукавов. Введена в обиход королем Галликко в ходе Чаморрской войны (конец 10 века Об.). По словам этого государя, главное преимущество чаморки в том, что под ней (в отличие от кафтана) не видны рукава и воротник нижней рубашки. А значит, и походное неряшество не слишком заметно. Позже чаморка была введена как уставная одежда в Коронной страже и в Охранном отделении.
[6] Лист каштана является государственным гербом в Объединенном Королевстве Мэйан.
[7] «Камбурранской кроватью» называется устройство спальни, частое в старинном мэйанском быту, особенно в Камбурране. В небольшой комнате делается настил из досок на некоторой высоте от пола, на всю ширину комнаты и почти на всю ее длину. Поверх настила укладывают перину и собственно постель. На железной дороге переняли этот образец, с той разницей, что вдоль кровати имеются переборки: их можно опустить в пространство под настилом, а можно выдвинуть наверх. Соответственно, вместо одной большой перины предлагаются три малых. Под настилом есть место для дорожной клади.