КОГДА КОНЧАЕТСЯ ВРЕМЯ
Стихи, рассказы и пьесы Ильи Оказова
АМФИТРИОН: 15 ЛЕТ СПУСТЯ
Фарс в 1 действии
Если боги начнут обманывать,
то кем люди смогут клясться?
Ахикар Премудрый
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
АМФИТРИОН БЕЗЗЕМЕЛЬНЫЙ, отец Геракла,
бывший царь, ныне приживальщик царя Креонта Фиванского
АЛКМЕНА, его жена, мать Геракла
ИФИКЛ, их сын, брат Геракла
СОСИЙ, их раб
ЗЕВС ГРОМОВЕРЖЕЦ, главный бог
Действие происходит в Фивах, близ царского дворца,
через 15 лет после рождения Геракла
(АМФИТРИОН и СОСИЙ сидят на завалинке царского дворца в Фивах)
АМФИТРИОН. Сосий!
СОСИЙ. Чего?
АМФИТРИОН. Мне плохо, Сосий.
СОСИЙ. Опять? Что-то ты, барин, приуныл последнее время. А чего вам горевать? Сыты, обуты, царь Креонт велит лакеям вам кланяться, а на трибунах сажает за два человека от себя. Ну, а царица так и вовсе ласкова: вон, пряников недавно прислала.
АМФИТРИОН. Пряников! Как мальчишке! А я уже не мальчишка, Сосий, мне пятьдесят скоро. А никто этого не замечает.
СОСИЙ. Супруга твоя замечает.
АМФИТРИОН. Ну, ты полегче, раб! Супруга… Из-за Алкмены я даже царицыных пряников не попробовал: накричала, отобрала и сынку своему скормила, Гераклу…
СОСИЙ. Да ведь он, чай, и твой сын, барин, или уж вовсе забыл?
АМФИТРИОН. Рад бы забыть, не так обидно было бы… Мальчишка! Уверен, что он сын Зевса, вот и позволяет себе невесть что, брата Ификла дразнит, меня в грош не ставит, даже царю Креонту дерзит! А ну как Креонт рассердится, у него тоже нервы не железные…
СОСИЙ (убеждённо). Железные. Он настоящий царь.
АМФИТРИОН (обиженно). Ну что ты вечно, Сосий! Ну, пусть я не настоящий, пусть Амфитрион Безземельный, пусть неудачник, но ты-то помнишь, как тогда мне сам Креонт поклонился, пятнадцать лет назад…
СОСИЙ. Ну, повспоминай, повспоминай, авось легче станет, как всегда.
АМФИТРИОН. Как сейчас помню: стала меня Алкмена попрекать, что, мол, не муж ей достался, а какой-то никудышник, Креонтов нахлебник. «А я, – говорит, – хоть куда, из меня бы такая царица вышла – будь у тебя корона, я бы половиною Греции вертела!»
СОСИЙ. Половиной не половиной, а вертела бы, тогда у неё пороху хватало, злая была. Теперь-то – вряд ли, тоже, вроде тебя, воспоминанием живёт да о сынке хлопочет; некогда ей было бы вертеть.
АМФИТРИОН. Да потому и хлопочет, что вбила себе в голову, будто её Геракл из грязи в князи, весь мир завоюет, Аргос, Трою, Персию победит, какого-нибудь Пора Индийского со слона скинет и станет повелителем мира… Как же, сын Зевса!
СОСИЙ. Лучше бы она, как тогда собиралась, торговлю открыла. На аттической соли и беотийских свиньях хороший капитал нажить можно; дал бы ты мне вольную, барин, я бы побыстрей вашего Геракла в люди вышел. У меня Гермесов склад души, и гадалка тоже говорит: вон, мол, Сосий, какой у тебя бугор Меркурия!
АМФИТРИОН. То-то и оно: ворюга и есть.
СОСИЙ. А ты не обижай меня, барин, не то ведь сбегу, кто меня ловить-то станет? Ты, что ли?
АМФИТРИОН. Геракла пошлю. Хоть шерсти клок.
СОСИЙ (примирительно). Да ладно, ладно, небойсь, барин, я с тобою останусь до самой смерти, ежели сам не отпустишь. А уж в завещании ты бы мне вольную, давно ведь прошу – неохота у Геракла служить, он мне за какую-нибудь нечищеную сандалию все кости переломает…
АМФИТРИОН. Типун тебе на язык! Завещание…
СОСИЙ (мудро). Что же, все мы смертны…
АМФИТРИОН. Но мы-то с тобою ведь были бессмертными!
СОСИЙ. День да ночь.
АМФИТРИОН. Ночь и полтора дня, ты всё путаешь. Как довела меня тогда Алкмена, стал я замышлять, как бы ей показать, кто я такой… ну и себе тоже, что не такой уж никудышник. И надумал я притвориться Зевсом Громовержцем – помнишь, Сосий?
СОСИЙ. Помню, помню, ты давай рассказывай себе, а я всё помню.
АМФИТРИОН. Купил я у индуса-фокусника бенгальского огня, весь в долги влез, ты себе Гермесов жезл со змеями вырезал – цел он ещё?
СОСИЙ. Цел, чай, не бенгальские огни, а хорошей работе чего пропадать. Я хотел его послать на выставку народного творчества, да ведь за богохульство сочтут…
АМФИТРИОН. И говорю ей: уезжаю, мол, Алкмена, в гости к афинскому царю…
СОСИЙ. А барыня и отвечает: знаю, мол, к какому ты царю ездишь, у меня вон вся юбка перешитая, а у этой твоей… у царя, мол, новая, то ни месяц, щеголяет на праздниках…
АМФИТРИОН. И уехали мы с тобою, всё равно, прочь, а к ночи переоделись, я пурпурный плащ одолжил, ты к шапке крылышки голубиные приладил, у меня огни, у тебя жезл, возвращаемся вечером, стучимся. Алкмена-то: «Кто такие?» А я и соображаю: назовись я Зевсом, она бы раскусила, что дело нечисто, говорю: «Я, Амфитрион, твой муж». – «Какой муж, ты ж к своей такой-сякой подался!» Тут я бенгальским огоньком и пыхнул, а ты жезлом в ставень барабанишь и твердишь: «Не постигай тайны богов, женщина, а то хуже будет, как тогда с Семелою!» Ну, она и открыла, сразу решила: Зевс с Гермесом пожаловали, а что с лица на мужа да раба похожи, так это чтобы не спалить божьим величием. Впустила, постелила, и никогда она со мною такой не была, как в ту ночь, да и в день – ставни не открывали…
СОСИЙ. Тебе-то хорошо, а меня даже накормить не хотели – мол, нет у нас нектара да амброзии, а нашими, мол, грубыми харчами ты, Гермес, побрезгуешь! Ясно, говорю, побрезгую, вы мне винца из царских погребов принесите, а я уж позабочусь, чтобы никто вас никогда не обокрал – я всем ворам начальник! И такого вина они притащили, что я даже, первый раз, свою пропорцию не соблюл… или соблёл?
АМФИТРИОН. А потом, как уж кончились у меня все силы, я бенгальским огнём ещё пыхнул и удалился с тобою, а к вечеру возвращаюсь, уже как обычно, без мантий и прочего: «Отворяй, жена, я у царя Афинского загостился, по тебе стосковался!» Ну, она туда-сюда, ты, мол, только что был, – и так громко, чтобы все слышали. Я выясняю отношения, даже поорал – Зевсова привычка – и порешили, что это Громовержец в моём облике явился, а в твоём Гермес. А как на меня смотрели, когда я выходил от неё в божеском виде! Звёздный час мой был, Сосий!
СОСИЙ. Да знаю, только чего-то ты невесело нынче рассказываешь, прежде красивей говорил.
АМФИТРИОН. Прежде… теперь меня всё это уже не утешает. Как близнецы-то родились, я сразу почувствовал: может что-нибудь не то выйти.
СОСИЙ. А хорошие они тогда были, толстые, похожие. Я им живого ужа притащил – поиграться.
АМФИТРИОН. С твоего-то ужа всё и началось! Геракл придушил его, а тут уж все и объявили – Зевсов сын, во младенчестве змея победил! И пошло, и пошло… А я всё сидел и в кулак смеялся: никто не знает, что Зевсов-то сын – такой же мой, как и второй, Ификл!.. Пятнадцать лет в кулак смеялся!
СОСИЙ. Что ж теперь не смеёшься?
АМФИТРИОН. Надоело! Никто, кроме нас с тобою, об этом не знает, и хоть и побольше уважают, а всё-таки анекдоты рассказывают…
СОСИЙ. То ли ещё будет! Всякие Плавты да Мольеры комедии писать пойдут. На века прославишься!
АМФИТРИОН. Не та это слава!
СОСИЙ. Да послушай, разве Алкмена-то с тобою с тех пор не ласковее стала?
АМФИТРИОН. А что мне с того радости? Обнимает меня, а сама, небось, воображает: Зевса обнимает! И Геракл её охальничает, чуть наследника не покалечил, брата изводит…
СОСИЙ. Ну, Ификл-то парень спокойный, ему на насмешки плевать. Наоборот – брат Геракла, как-никак почёт! Да и тебя после этой истории Креонт ни за что не прогонит – ты и Фивы прославил. Нет, хорошо мы тогда придумали!
АМФИТРИОН (уязвлённо). Мы?
СОСИЙ. Ну, ты, ты, барин, мне не жалко.
АМФИТРИОН. А мне жалко. Себя жалко. Надоело в кулак смеяться. Не смешно. И внимания на меня уже не обращают… должного, по крайней мере. А я всё-таки отец Геракла! Знаешь, Сосий, я решил: открою всю эту историю, пусть знают: это от меня такой молодец уродился!
СОСИЙ. Не надо, барин. Ни к чему.
АМФИТРИОН. К чему! Поймут, что и мы не лыком шиты!
СОСИЙ. Ещё за кощунство притянут…
АМФИТРИОН. Не притянут! До сих пор Зевс мне ничего не сделал – значит, не в обиде! Расскажу, точно!
СОСИЙ. Воля твоя, барин, да попомни мои слова: ничего хорошего из этого не выйдет… Вон, барыня идёт.
(Входит АЛКМЕНА, статная и внушительная дама средних лет)
АЛКМЕНА. Амфитрион!
АМФИТРИОН (надменно). Что, женщина?
АЛКМЕНА. А чего это ты так заговорил?
АМФИТРИОН. А ты что, не женщина, что ли?
АЛКМЕНА. Я больше, я царица!
АМФИТРИОН. Такая же царица, как я царь.
АЛКМЕНА. Меня Зевс любил! Я сына родила для великой миссии. Он двенадцать подвигов совершит, Тиресий-прорицатель сказал, а может, и больше!
АМФИТРИОН. Ах, Зевс! Неверностью хвастаешься, между прочим. Дёгтем бы тебе ворота вымазать.
АЛКМЕНА. Ворот-то у нас своих нет. Ну ладно, ладно. Я-то хоть с Зевсом, а ты до того по каким девкам бегал?
АМФИТРИОН (привычным тоном). Не было этого! Ничего такого не было!
АЛКМЕНА. Да все говорят, что афинский царевич, Фесей-то, не своего отца сын и на тебя похож.
АМФИТРИОН. Ну, когда это было… да и мало ли на кого он похож! Хороший, кстати, мальчишка, многообещающий. И вообще, что можно мужчине, того нельзя тебе.
АЛКМЕНА (примирительно). Ты что, не выспался, Амфитрион? Или напился? Чего буянишь-то? Я ж не в обиду тебе, ты правда имел это самое, моральное право развлечься. Я же не попрекаю тебя.
АМФИТРИОН. То-то!
АЛКМЕНА. Вообще-то я к тебе по делу пришла: у Геракла опять неприятности. Помнишь, ты к нему учителя пригласил, Лина, музыке учиться?
АМФИТРИОН. Ещё бы не помнить! Отличный педагог, лауреат конкурса «Золотой Мидас». И вообще, музыка способствует возвышению души и укрощению страстей.
АЛКМЕНА. Если бы! Незадача получилась, Амфитрион: он на уроке сказал мальчику что-то, фальшивишь, мол, медведь тебе на ухо наступил, ну, а ты ведь знаешь, какой он у меня вспыльчивый, весь в отца: схватил кифару и ненароком проломил Лину голову…
АМФИТРИОН. Только этого не хватало!
АЛКМЕНА. Царь Креонт очень сердится, говорит, назначит следствие… Ты бы потолковал с ним. Объясни всё как есть: сын Зевса, холерический темперамент, в состоянии аффекта… ну, ты лучше такие слова знаешь, а то бы я сама поговорила. Нажимай на то, что он – сын Зевса.
АМФИТРИОН. А ты уверена?
АЛКМЕНА. Да ты что? Я сама помню, как он искрами сыпал. Да и любить так больше никто не умеет… ну, тут человек, не будем при нём.
СОСИЙ. Я не человек, я раб и ничего не слышу.
АМФИТРИОН. Да ведь это я тогда был!
АЛКМЕНА. Ты?
АМФИТРИОН. Я, конечно! Пошутил. Искры-то – от бенгальского огня, как у фокусников. И лицо моё, а Гермесом я Сосия нарядил. Неужто ты до сих пор не догадывалась? Любовница божья! Да Зевсу больно ты нужна, у него своя Гера есть и ещё дюжина незарегистрированных.
АЛКМЕНА. Раб, что это он говорит?
СОСИЙ. Я ничего не знаю, барыня, я человек маленький, всё как есть забыл.
АМФИТРИОН. Да ты вглядись в меня! Хочешь, я лицо сделаю, как тогда, словно громы мечу: ууу!
АЛКМЕНА. А ведь похож!
АМФИТРИОН. Так что и Геракл, и Ификл – мои дети, одинаково! И если Геракла выпорют, от него не убудет. За такое сажают уже в его возрасте.
АЛКМЕНА (решительно). Ну ладно, пошутили и хватит.
АМФИТРИОН. При чём тут шутки? Я тебе правду сказал, пятнадцать лет молчал, а теперь – правду. Ну смотри: ууу!
АЛКМЕНА. Похож… словно видел его тогда…
АМФИТРИОН. Ещё кровать под нами сломалась, ты еле успела починить к моему второму пришествию.
АЛКМЕНА (настороженно). Откуда ты знаешь?
АМФИТРИОН. Я же говорю, откуда!
АЛКМЕНА. Ну, Амфитрион… ну… (другим тоном) Знаешь, ты болен. Ты чушь несёшь. Все знают, ко мне сам Зевс спускался. Сходи к Асклепию-доктору, у тебя, наверное, бред, простыл… Сходи, побереги своё здоровье, ладно? А то ещё, неровен час, помрёшь…
АМФИТРИОН. А ты что, не рада будешь?
АЛКМЕНА (почти ласково). Дурак ты, Амфитрион. Ступай к доктору, а уж с Креонтом я сама потолкую. И не заводи никаких разговоров, пока Асклепий тебя не осмотрит. Да, и шарф обязательно надень. Сосий, проследи за ним! (Выходит)
АМФИТРИОН. Вот те на! Не верит.
СОСИЙ. Ещё бы. Тут ведь Зевс – полдела; она ведь признаться не хочет, что в тебе ошибалась столько времени. Уймись ты, барин, не переубедишь никого. А Алкмена тебя всё-таки любит.
АМФИТРИОН. Любит! Любил волк кобылу… Вон Ификл идёт, надо ему всё рассказать, он больше всех намучался от этого «сына Зевса».
СОСИЙ. Ох, барин, барин, добрый барин…
(Входит ИФИКЛ, бледный полноватый юноша с сентиментальным взором и блокнотом)
АМФИТРИОН. Здравствуй, сынок.
ИФИКЛ. А, батюшка? Добрый день…
АМФИТРИОН. Что это ты с табличками с утра бегаешь? Всё уроки?
ИФИКЛ (смущённо). Да нет, это я так…
АМФИТРИОН (строго). Ну-ка, покажи. Ты ведь в меня, напишешь ещё что-нибудь, потом не расхлебаешь… Меня вот тоже из Аргоса почему попросили – я ходил, рисовал пейзажи и ненароком зарисовал какой-то микенский стратегический объект, показал рисунок учителю, а он и передал… ну, ладно.
ИФИКЛ. Я ничего не рисовал, батюшка.
АМФИТРИОН. Вижу, вижу… да это стихи! «Звёздочка»… «любимица Киприды»… гм! «Дочь Амфиона-рукотворца»… это ещё кто такая? И при чём тут Амфион, он уже двести лет как помер.
ИФИКЛ. Ну, она дочь младшего архитектора, а царь Амфион первый воздвиг нашу фиванскую городскую стену, только он пением заставлял камни сами собой ложиться, а её отец говорит, что теперь без раствора никакая стена не удержится. Нашу, говорит, нынешнюю, ввосьмером сломать можно, если постараться. Но дело не в нём, а в том, что она – лучшая девушка в Греции!
АМФИТРИОН. Лучшая-то лучшая, но – младший архитектор… ты всё-таки царский сын, тебе на царевне жениться надо.
ИФИКЛ. Но я-то люблю не царевну, и она меня тоже… да и какая царевна за меня пойдёт?
АМФИТРИОН (печально). Ну, сейчас таких царей, как я, хватает, и всё больше с дочками. А ты и на настоящей царевне жениться сможешь, с приданым – года через три, конечно, тебе нужно завершить образование. Это Геракл пока может дурака валять и с преподавателями драться, но скоро выяснится, что и ты недаром старался. Ты его ещё за пояс заткнёшь. Драться в наше время – не самое главное, надо ещё и голову на плечах иметь.
ИФИКЛ. Ну, он всё-таки сын Зевса… ему учиться необязательно.
АМФИТРИОН. То есть как это – необязательно? Сила есть – ума не надо, что ли? Да к тому же, по секрету скажу, никакой он не сын Зевса, ты ему не верь.
ИФИКЛ. Почему не верить? Он тогда драться полезет, да ведь и все говорят, что тогда к матушке Зевс… ну, ты извини, что я об этом говорю…
АМФИТРИОН. Да уж на каждом углу анекдоты травят, бард какой-то песенку сочинил: Креонт, порядочный человек, посадил его, уважил гостя, а год назад – амнистия в честь юбилея основания города, певуна этого и след простыл, где-то ещё сплетничает под кифару… Но тебе я скажу: это не Зевс тогда приходил к твоей матери, это я Зевсом переоделся.
ИФИКЛ. А зачем?
АМФИТРИОН. Ну, чтобы доказать… чтобы ей ясно стало, что и Амфитрион Безземельный не лаптем щи хлебает, я – потомок Персея!
ИФИКЛ. Я… я, конечно, не сомневаюсь, что ты говоришь правду, но – все…
АМФИТРИОН. Все! Вот Сосий со мною был Гермесом, он подтвердит! Ну, ему-то скажи, раб, как дело было, для Ификла-то это важно!
СОСИЙ. Ну, правду говорит твой отец, барич. Он, переодетый. И оба вы с Гераклом – его дети, кровные.
ИФИКЛ. Господи, вот напасть…
АМФИТРИОН. Как это – напасть? Ты пойми, ты же ничем не хуже Геракла, а когда я всем расскажу, и все это поймут! Услышат – посмотрят, а посмотрят – увидят!
ИФИКЛ. Ох, батюшка, не говори ты никому, если можно.
АМФИТРИОН. Почему же? Это ж тебе на руку, дурачок, отыграешься за все его дразнилки – как там ребята сейчас дразнят… «И в мать, и в отца, а не вышло молодца», что ли?
ИФИКЛ. Не рассказывай, отец! И так, когда в прошлом году царевич Полиник распустил слух, будто нас с Гераклом в колыбели подменили, и настоящий Геракл – это я, меня чуть не заставили на Немейского льва охотиться. А теперь… ну, я же правда послабее Геракла, и не такой отчаянный, и стихи пишу… А если окажется, что мы равны, значит, это не потому он лучше, что сын Зевса, а потому что я такой недотёпа, и мне надо будет с ним на равных состязаться… а я не умею и не хочу. Да и девушка та тогда за Геракла вышла бы… он ей нравится, но она боится, что он сын Зевса и для неё – слишком большой человек, попрекать будет; я ее уж никогда не попрекну – ну и что, что дочка младшего архитектора? Сам Аполлон, когда в Трое стены клал, говорил: всякий труд почётен. Но Геракл-то этого не поймёт, он думает, это только для богов и божьих детей всякий почётен… да и всё равно пока ничего не наработал, а – самый первый в любой компании. Мне всё равно до него не дотянуть, отец, не заставляй меня, я же не выдержу! Ну пожалуйста, промолчи!
АМФИТРИОН. Ладно, подумаю. Ступай, мой мальчик. Только… ты с этой девочкой пока стишками обходись. У меня на свадьбу денег нет, если срочно придётся грех покрывать.
ИФИКЛ. Ну что ты, батюшка! Она же – как звёздочка!
АМФИТРИОН. Знаем мы эти звёздочки… глядь – и павшая, и жалобы… Ты поосторожнее! Кстати, возьми с собою Сосия, я рассказывать пока не стану, но Сосий тебе хоть свой Гермесов жезл покажет – что не вру я.
ИФИКЛ. Да я же верю…
СОСИЙ. Пошли, барич, пошли – жезл я тогда славный смастерил…
(ИФИКЛ и СОСИЙ уходят)
АМФИТРИОН (один). Ну вот… никто верить не хочет. Алкмене невыгодно, Ификлу, оказывается, тоже, все хотят быть матерью или братом Геракла, а мне отцом Геракла, выходит, нельзя! Вот она, кара-то господня! Ох, Зевс Громовержец, прости ты меня!
(Гром. Появляется ЗЕВС с молниями в руке)
ЗЕВС. Да за что же тебя прощать, Амфитрион? Ни в чём ты не виноват. Подумаешь, маскарад! Я сам кем только не оборачивался, и быком, и лебедем…
АМФИТРИОН. Ох, боже мой! Но ведь что можно Зевсу, того нельзя Амфитриону…
ЗЕВС. Как сказать; Зевсу ещё меньше можно, чем тебе, даже чем быку. Ты думаешь, у меня жизнь там, на Олимпе, такая уж сладкая? Работы много, времени не хватает, супружница моя скандалит…
АМФИТРИОН. Гера? Да не может быть, она такая величественная!
ЗЕВС. Это у вас в храме она величественная – бревно бревном. На Олимпе, хоть, конечно, и не в пример красивее, розан, так сказать, да колючий… хуже твоей. Твоя о тебе хоть заботится.
АМФИТРИОН. Да Алкмена меня в грош не ставит, видит бог!
ЗЕВС. Вижу, вижу; но заботится, потому что – свой; а моя не обо мне, а только о престиже моём печётся: где это, мол, видано – зверьми оборачиваться! Никакой уважающий себя бог так не сделает! Как египтянин, ведёшь себя! И т.д., и т.п. Да ещё, кстати, и этой историей с твоей Алкменою попрекает – уже вовсе ни за что ни про что.
АМФИТРИОН. Виноват, господи, виноват, не подумал, прости меня! Так хотелось хоть денёк побыть богом… или хотя бы уважаемым человеком.
ЗЕВС. Да чем ты недоволен, кто тебя не уважает? Жена да Геракл этот твой? Велика беда! Меня вон так уважают со всех сторон, что тошно становится. Как с кувшином на голове хожу – чтоб достоинство своё не уронить. Того нельзя, этого нельзя, к прабабке твоей золотым дождём сошёл – неприлично, Прометея на цепи держу – и простил давно, и отпустил бы, да опять-таки – не пристало миловать. А он полезный малый, кабы он вам, людям, огня не дал, как бы вы нам жертвы приносили? Это я тогда не сообразил, а теперь жалею, да поздно. А жертвы – это так здорово, хоть понюхать мясца, а то всё нектар да нектар… нет, вам, людям, лучше живётся.
АМФИТРИОН. Что ты, Зевс! Мы же все под богом ходим…
ЗЕВС. И мы на Олимпе под кем-нибудь ходим, только не знаем, под кем. А бессмертие наше – тоже палка о двух концах: сами-то не умрём, золотые молодильные яблоки и прочее, а вот найдётся какой-нибудь Тифон или наплодятся Гиганты – и тут держи ухо востро, не то… от естественной-то смерти мы застрахованы, да жизнь-то больно у нас сверхъестественная.
АМФИТРИОН. Да, тяжело вам на Олимпе. И всё-таки – такой почёт, такая власть, сила, мудрость…
ЗЕВС (присаживаясь рядом на завалинку). Ох, Амфитрион, скажу тебе по совести – мы как-никак едины в двух лицах в каком-то смысле: какая там мудрость! Ты взгляни, что на земле творится! И за всё я в ответе.
АМФИТРИОН. А я и рад бы быть в ответе – вот, Геракла, хулигана, хотел своим признать! – а никто даже мысленно с меня не спрашивает! Безответный я человек!
ЗЕВС. Не ценишь ты своей безответственности! Я бы на твоём месте жил да радовался… И жена у тебя хорошая, теперь за нею ещё и Гера следит, глаз не спускает – больше не изменит.
АМФИТРИОН. Ну, господи, у тебя-то жена куда лучше – такая… великолепная! Величава, выступает, словно пава!
ЗЕВС. И голос, как у павлина, – уши вянут! Послушай, Амфитрион, мне пришла в голову одна мысль… Ты своей жизнью недоволен, мне завидуешь, я – своей, тебе завидую… махнёмся, а?
АМФИТРИОН. Да что ты, Громовержец! Да я ни за что… я и не помышлял!
ЗЕВС. Тьфу ты пропасть, да не испытываю я тебя. Надоело всё на Олимпе! Ну, давай? Ну, я приказываю!
АМФИТРИОН (по стойке смирно). Слушаюсь.
ЗЕВС (хлопает его по плечу). Вот и славно. Ну, вот моя порфира, вот молнии… да бери, бери, не бойся, не обожжёшься – ты же уже я! А вот инструкции, на всякий случай. Досье на всех олимпийцев и титанов – на Олимпе, в моём кабинете, четвёртый и пятый ящики – держи ключи. Аполлона остерегайся – бунтарь и хитрец. Посейдон – дурак, станет шуметь – не бойся, не в море. Арес – буян, имеет роман с Афродитой и боится, что вскроется. Геката… сам увидишь. Гера любит, чтобы… (шепчет на ухо), понял?
АМФИТРИОН. Д-да…
ЗЕВС. Ну, всё, давай мне свой плащ и привет! Только молниями не слишком швыряйся, их мало выпускают, производство на ремонте – оставь НЗ. Прощай, Зевс!
АМФИТРИОН. Прощай, госпо… Амфитрион!
(ЗЕВС удаляется)
АМФИТРИОН (один). Вот те на… Не было ни гроша, да вдруг алтын! Нектар, амброзия, молодильные яблоки… (Смотрится в карманное зеркальце) И нимбик! (щупает голову) настоящий! Вот вам и недотёпа! Вот вам и неудачник! А греметь могу? (Смотрит в инструкцию, трясёт молнией. Гром) Смотри-ка, выходит! И Гера там, и даже этот… Ганимед – тьфу ты, что в голову лезет! Ну, да что нельзя Амфитриону, то можно Зевсу, а в случае чего – быком обернусь! Кто это? Сосий? Надо сматываться. Стоп, что это я, ведь я же бог! Дай-ка проверю себя. Эй, раб!
СОСИЙ (входит). Чего?
АМФИТРИОН (дрожа от наглости). Ну-ка, скажи, кто я такой?
СОСИЙ. Известно кто – главный бог, Зевс-Громовержец.
АМФИТРИОН (так же). А не… а не твой барин?
СОСИЙ. Нет, господи. Первым делом на тебе нимб, и молнии вот, настоящие; а потом, моего барина минуту назад… того.
АМФИТРИОН. Как это – того?
СОСИЙ. Ну, пошёл он с сыном сво… тво… Алкмениным, Гераклом, беседовать, начал нотацию читать, тот его ненароком кулаком и – того. Приказал долго жить мой барин, только и успел произнести: «Какой артист умирает!» Я теперь – вольный, по завещанию.
АМФИТРИОН. Вот те раз… А завещания-то, раб, твой хозяин не написал.
СОСИЙ. Как это не написал?
АМФИТРИОН. Просто – не думал, что так скоро умрёт. Гераклов ты теперь.
СОСИЙ. Да… говорил я ему, не доведут до добра эти откровенности – ни его, ни меня.
АМФИТРИОН. Ты смышлёный малый, Сосий. У тебя, кажется, ещё цел твой Гермесов жезл?
СОСИЙ. Вот он, как раз Ификлу показывал, а что?
АМФИТРИОН. Поедем со мною – будешь Гермесом.
СОСИЙ. А как же настоящий Гермес?
АМФИТРИОН. Ну, будет два Гермеса, место горячее, работы на обоих хватит. Идёт?
СОСИЙ. Я от работы не бегаю. Всё лучше, чем у Геракла.
АМФИТРИОН. Только ты, Сосий, запомни: Геракл – мой сын.
СОСИЙ. Твой, господи?!
АМФИТРИОН. Мой, мой. Пусть его Гера потреплет, расшевелит, а то прохулиганит до старости, так никаких двенадцати подвигов и не совершит. Ну, поехали!
(Смотрит в инструкцию, свистит в два пальца. С неба спускается огромный деревянный орёл. Оба залезают на него, АМФИТРИОН по инструкции нажимает на рычаг, и орёл уносит их вверх.)
4.11.86
ПОСЛЕДНИЕ АРГОНАВТЫ
Бытовая мелодрама в 1 действии
– Но ведь это было, Корнелиус? Ты всё выдумываешь,
но ведь всё это правда было?
Ю. О’Нил, «Душа поэта»
Если кто думает, что все женщины одинаковы, то он сошёл с ума.
«1001 ночь», т. 6
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
АПОЛЛОН, бог
МАРПЕССА, жена Идаса
Бывшие аргонавты:
ИДАС, контрабандист
МЕДЕЯ, изгнанница
КАСТОР, царевич, сын Зевса
ГЕРАКЛ, бог
Действие неподалёку от границы, семнадцать лет спустя после плавания аргонавтов в Колхиду
(Изба Идаса неподалёку от границы. Лестница на чердак, стол, три стула, сундук, люлька с ребёнком, возле неё – МАРПЕССА, тридцатипятилетняя женщина, лет десять назад красавица)
МАРПЕССА. Ну не плачь, не плачь. Разве можно такому хорошему мальчику плакать? Батя наш придёт, рассердится, скажет: «Что же это наш Санька плачет?» Он усталый придёт, он через границу ходил, большого барина водил… (Присаживается) Господи! Да за что же ему жизнь такая нелепая – царевичей разбою учить? Ведь служил же во флоте, по морю плавал, а всё мне спокойней было. Да и когда в одиночку соль переправлял – тоже ничего, бывало, страшно мне ночью, а всё я знаю: никому он не попадётся, потому что у нас батя самый ловкий, самый сильный. А теперь зачем-то развлекает всяких бездельников, и хоть бы один, став царём, его вспомнил! Был какой-то весёлый мальчик, дружелюбный такой, так и тот сбежал да тридцать драхм стащил, а ещё царь! Для него, правда, тоже большие деньги, какое у него царство = Итака! Ну тише, тише, не плачь, скоро батя придёт, он нас больше всех любит… А вот и он стучится! (Входит АПОЛЛОН, высокий красивый блондин) Ты?
АПОЛЛОН. Ну, здравствуй, Марпесса.
МАРПЕССА. Господи! Да откуда ты взялся! Всё такой же…
АПОЛЛОН. Боги не стареют, Маша.
МАРПЕССА. Уж я-то это знаю. Сам помнишь.
АПОЛЛОН. Дурою ты была, дурою и осталась. Счастья своего не разглядела, Маша. Много ли девушек может похвастаться, что их Аполлон любил?
МАРПЕССА. Тебе лучше знать.
АПОЛЛОН. Немного, дуся. Не было другой такой в твоём поколении, чтобы я хотел к себе взять.
МАРПЕССА. Может, и не было, только я тебе одно скажу: не умеешь ты любить и не умел.
АПОЛЛОН. Ну, значит, у тебя склероз рано начинается – всё забыла. Неужели не помнишь, как я тогда любил тебя?
МАРПЕССА. Да уж… божественно.
АПОЛЛОН. Не нужно притворяться, милашка, я ведь до некоторой степени всеведущий. Ты же меня тоже любила тогда.
МАРПЕССА. Любила, твоя правда.
АПОЛЛОН. Ну и пошла бы тогда со мною, может, бессмертной стала бы.
МАРПЕССА. Да не смеши ты меня, Фебушко. Кто из твоих любовниц-то бессмертной ста?
АПОЛЛОН (замявшись). Дафна вот – в некотором роде вечнозелёная.
МАРПЕССА. Да и то потому, что тебя испугалась. Нет, не нужны мне ни лавры, ни кипарисы. А с Коронидою ты что сделал?
АПОЛЛОН. Ну так это же давно было, Маша. Как у вас говорят, кто старое помянет…
МАРПЕССА. Так зачем ты сюда пришёл? Всё, что у нас было, – старое. Отлюбили.
АПОЛЛОН. Ты всё-таки не слишком, Марпесса. Не забывай, что как-никак с богом говоришь.
МАРПЕССА. Помню, милый, ещё не ослепла.
АПОЛЛОН. Ну вот, «милый» – так-то лучше. Я ведь и тогда, если б захотел, своею тебя сделал бы. Это я теперь такой благородный, что гнушаюсь насилием.
МАРПЕССА. Да брось ты про благородство-то! Тогда мне чуть за двадцать было, а теперь под сорок – вот и всё твоё благородство, потому ты сейчас и вежливым сделался.
АПОЛЛОН. Да чем же я плох был, Маша? Или не красив? Где ты ещё найдёшь такие (причёсывается) волосы? У Идаса твоего, что ли?
МАРПЕССА. Да нет. Ты вспомни, сколько у тебя любовниц-то было за эти десять лет. Можешь сосчитать?
АПОЛЛОН. Поверь мне, всё это лишь от тоски по тебе, от обиды.
МАРПЕССА. А, брось, скажи лучше, что пальцев не хватит.
АПОЛЛОН. Что ты нашла в этом контрабандисте?
МАРПЕССА. Он любил меня, и теперь любит; и дальше любить будет, а ты бы бросил. Нет, скажешь?
АПОЛЛОН. Марпесса…
МАРПЕССА. Да вспомни Гиацинта своего! Я не в обиду тебе, но не уберёг же мальчишку? Вот Идас и меня бы зарезал – так любил!
АПОЛЛОН. Бандит твой Идас!
МАРПЕССА. Да не попадался, людей не стрелял, в Трое-каторге стены не клал.
АПОЛЛОН. Марпесса, перестань. Я не виноват, что отец не любит меня, а только младших балует. Он просто боится, потому и сослал меня за то, что запросто сошло бы с рук какому-нибудь Кастору.
МАРПЕССА. Так ты, значит, потому Идаса не трогаешь, что ссылки снова боишься, опальный? (Неожиданно с сочувствием) Как там в Трое-то, очень тяжко было?
АПОЛЛОН (сердито). Да не труднее, чем с тобой разговаривать. Там одна девушка была, Кассандра…
МАРПЕССА. Ну как же без девушки!
АПОЛЛОН (миролюбиво). Извини. Там, вообще-то, было очень забавно: их царёк корчил из себя аристократа, но страшно испугался собственного сына, Александра, и подбросил его какому-то пастуху – сон ему плохой приснился!
МАРПЕССА. Царевич-то, значит, тёзка нашему?
АПОЛЛОН. Это Идасов сын?
МАРПЕССА. Да, наш Санечка, самый хороший мой.
АПОЛЛОН (разглядывает ребёнка у неё на руках). Странно мне смотреть на тебя, Марпесса. Ты так любишь ребёнка – и не понимаешь, насколько сын бога был бы красивее и лучше этого заморыша.
МАРПЕССА (кладёт ребёнка в колыбель и открывает дверь). Знаешь, что, гость дорогой, ступай-ка ты отсюда. Наговорились мы досыта, тошно уже. А придёт Идас, он же тебя вытолкать не побоится – ему Троя не страшна.
АПОЛЛОН. Марпесса!
МАРПЕССА. Тридцать пять лет Марпесса!
АПОЛЛОН. Не забывайся!
МАРПЕССА. Всё помню!
АПОЛЛОН. Баба! Деревенщина! Рано радуешься, что я в немилости у отца, – твоему-то мужу ещё тяжелее придётся!
МАРПЕССА. Он Зевса – чтит! (АПОЛЛОН выходит, хлопнув дверью) И зачем он приходил? Я ему теперь не нужна – стара… неужто хочет отомстить Идасу? Да нет, он бы ко мне тогда и не заходил, а навёл бы пограничную стражу… А может, таки-любит? Говорят, он научился плакать… (Встаёт, жёстко) А плакал по Гиацинту, развратник. (Прислушивается) Кто там?
ИДАС (входит). Муж твой, кто ж ещё.
(Идасу тридцать семь лет, он черноглаз, крепок и кудряв. Отстегнув от пояса топор и швырнув его в угол, он садится)
МАРПЕССА. Как сходил, милый?
ИДАС. Ничего себе, и на вечер договорился.
МАРПЕССА. Себя ты не жалеешь! А если вас поймают с этими царёнышами? Им-то ничего не сделают, а тебя арестуют!
ИДАС. С этими не арестуют. Дети Самого!
МАРПЕССА. Да кто они?
ИДАС. Кастор и Полидевк, спартанские царевичи.
МАРПЕССА. Ещё вот только спартанцев нам и не хватало.
ИДАС. Заткнись, дура! Они тогда тоже плавали.
МАРПЕССА. С Ясоном?
ИДАС (сердито). Нет, с тобой! С кем же ещё?
МАРПЕССА (присаживаясь рядом). Расскажи ещё раз, Идас.
ИДАС (охотно). Я был там простым матросом, а мой брат сидел на марсе вперёдсмотрящим. Он видел дальше всех на корабле, и потом тоже, до того раза, как пограничник ему вышиб глаза.
МАРПЕССА. Я помню.
ИДАС. Кастора и Полидевка взяли только по распоряжению свыше – им было лет по двенадцать, и толку от них, конечно, никакого. Наоборот, на каждой стоянке устраивали драки. Ясон ругался, но ничего не мог поделать. Он вообще делал гораздо меньше, чем вы думаете. Полдороги туда, командовал Геракл – ты ведь видела его?
МАРПЕССА. Один раз, когда он возвращался от Авгия. От него страшно несло, и он съел всё, что было в доме.
ИДАС. Молчи, женщина! Геракл был последним настоящим героем, куда там нынешним. Он был величайшим человеком, и богом его сделали по заслугам.
МАРПЕССА. Может, если что, он теперь за тебя заступится?
ИДАС. Конечно, Марпесса. Геракл никогда не забывает друзей, и не мог он зазнаться там, на Олимпе. Он вёл наш корабль, и никакие пираты не смели приблизиться к нам, а какой-то тамошний верзила даже поддался в драке мальчишке Полидевку. Но потом Геракл отстал, и Ясон стал править судном один. Он был хорошим капитаном рядом с теперешними, и писаным красавцем, но трусом, и если бы не Медея, мы бы пропали.
МАРПЕССА. Да кто она такая была, в конце концов? Богиня?
ИДАС. По крайней мере, ведьма. Она заговаривала кровь, и привораживала парней, и отводила бурю. Если б не она, я сейчас летал бы под облаками в животах грузинских стервятников. (Смеётся, но внезапно замолкает) У неё были чёрные волосы и зелёные глаза, и когда она смотрела на моряка, он путал ост с вестом. Ясон увёз её с собою в Иолк и в Коринф и там бросил.
МАРПЕССА. Я слышала – она облила разлучницу керосином и подожгла, а детей убила и бежала в Афины. Наверное, она правда была ведьмой – ветра не было, говорят, а Коринф отстраивают до сих пор.
ИДАС. Да, Ясон оказался подлецом.
МАРПЕССА. А если он любил ту коринфянку? Я бы, будь я мужчиной, никогда не смогла бы полюбить женщину, которая разрезала на куски братишку и смогла убить своих детей.
ИДАС. Будь ты мужчиной, Марпесса, ты бы влюбилась в неё без памяти. (Стук в дверь) Кто ещё?
(Входят КАСТОР и ЖЕНЩИНА ПОД ПОКРЫВАЛОМ. Кастору двадцать девять лет, но выглядит он гораздо моложе, даже когда молчит; русый, с телячьими глазами, он ухмыляется)
КАСТОР. Это я, привет. Смотри, кого я тебе привёл, – встретил на афинской дороге, там, кстати, кто-то перебил всех разбойников.
ЖЕНЩИНА ПОД ПОКРЫВАЛОМ. Фесей!
ИДАС. Ну, вечная память – Прокруст был нечестным человеком и садистом, хоть и уверял, что он философ-практик. А что это за бабу ты привёл? Я же предупреждал тебя, что люблю только одну женщину.
МЕДЕЯ (откинув покрывало). Не меня ли, Идас?
ИДАС. Откуда ты? Что за… Ты здесь? Ты такая же?
МЕДЕЯ. Я всегда буду такой, Идас.
ИДАС. Но сколько тебе лет?
МЕДЕЯ. Это неважно.
ИДАС. И правда, неважно. Проходите же, пожалуйста!
КАСТОР. Это верно, в ногах правды нет! (Идёт к стулу)
ИДАС. Я не с тобой говорю, щенок! Приходи к сумеркам. Ну!
КАСТОР. Не нукай – я тебе не лошадь. Не забывай, чей я сын!
ИДАС. Плевать мне, чей ты сын! Ступай!
КАСТОР (презрительно). Закусывать надо, Идас! (Уходит)
ИДАС. Марпесса, что же ты стоишь? Накрывай на стол, угости гостью!
МЕДЕЯ. Это твоя жена?
ИДАС. Да, в некотором роде. Но это неважно.
МАРПЕССА (стерпев). В доме ничего нет, Идас.
ИДАС (вытаскивает кошелёк и швыряет ей). Я сегодня получил, сбегай в лавку!
МАРПЕССА. Я не…
ИДАС. Ты слышала, что я сказал?
(МАРПЕССА выходит)
МЕДЕЯ. Ты слишком суров с женою, Идас.
ИДАС. Вы помните моё имя.
МЕДЕЯ. Только не выкай, ради бога, – я уже не царица. Я всё помню.
ИДАС. Как не царица? Разве Эгей?..
МЕДЕЯ (неожиданно визгливо). Эгей – старый идиот! Он выгнал меня! Он просто взял и выгнал меня!
ИДАС. Старик?
МЕДЕЯ. Да, он и мальчишка, щенок, молокосос, бог весть где выросший и в три дня завоевавший в Афинах популярность, разогнав полицией разбойников! Моя власть кончилась, Идас, я больше не царица – они выгнали меня!
ИДАС. Старик – ладно, но юноша? Он видел тебя?
МЕДЕЯ. Видел, видел, ближе, чем ты! Он плюнул в мою сторону и назвал узурпаторшей!
ИДАС. Он – тебя?!
МЕДЕЯ. Я старею, Идас. (Спокойно) Я тебе ровесница, а ты уже седеешь – вон, на висках.
ИДАС. Ты и семнадцать лет назад была такой же!
МЕДЕЯ. Да, я осталась такой для вашего поколения, поколения аргонавтов. Но молодёжи не до меня. Даже Кастор видит меня такой, какая я есть.
ИДАС. Он же плавал тогда! Я помню, он так же смотрел на тебя, как все.
МЕДЕЯ. Тогда я была капитаншей, Идас. А теперь я – нищая.
ИДАС. Неправда!
МЕДЕЯ. Правда. Тронутая нищая. А Кастор – он уже всё забыл. Его сестра ещё ребёнок, а к ней уже сватаются со всей Греции. Новое время – новые красавицы, Идас. Теперь модно быть ребёнком, нежным прелестным ребёнком.
ИДАС. Глупая мода!
МЕДЕЯ. Как и любая другая. Я состарилась, Идас, Эгей, правда, ещё говорил мне: «Ах, если б ты, дочка, ужилась с моим мальчиком!» Но Фесей – этот мальчишка – сказал: «Выбирай, отец, – я или эта женщина!» (Усмехается) Хорошо хоть, за женщину признал.
ИДАС. Не говори так, Медея.
МЕДЕЯ. Глупый Идас, я лучше уйду. Вот пришла твоя жена, она плакала, и я не хочу портить ей жизнь. Я уйду, и какой-нибудь старый царь возьмёт меня к себе.
ИДАС. Останься, Медея!
МЕДЕЯ. С тобой? Мне нужен царь, Идас, а не контрабандист. Я не виновата в своём характере – я была третьим ребёнком и отца. Старшую сестру выдали за великого царя, а я, младшая, кусала локти. Брат, идиот с недоразвитой речью, должен был сесть на отцовский трон, а я, женщина, плакала по ночам. И тогда я решила отомстить им всем – тем, что я женщина, отомстить. (Помолчав) Может, я зря болтаю это первому встречному, Идас, но я двадцать лет молчала, и потом ещё семнадцать лет, – я должна выговориться. Я бежала с Ясоном, я убила брата, я смеялась, когда резала его на куски и представляла, как будут суетиться отец и придворные, найдя ногу наследника на кухне!
МАРПЕССА. Идас, пусть она уйдёт.
МЕДЕЯ. Нет, девочка, послушай. В ту же ночь я зачала от Ясона, и я родила двойню, двух красивых мальчиков, вы не найдёте больше таких. И я поклялась, что они станут царями. Ферет лежал в скарлатине, когда Ясон вошёл ко мне в Коринфе, бледный, с отвисшими, дрожащими щеками и, глядя в сторону, теребя бахрому ковра, сказал: «Я женюсь, Медея. Тебе лучше будет уехать». (Пауза) Я ненавижу себя за то, что не убила его тогда. Я не поверила, я решила, что его заставили. Я облила эту белую мышь керосином и чиркнула целый коробок спичек. Она бегала и орала, налетая на стены и стягивая занавески с окон, а я смеялась – я думала, что вернула моего царя!
МАРПЕССА (умоляюще). Идас! Пусть она уйдёт!
МЕДЕЯ. Уже немного осталось. Он пришёл ещё бледнее и завизжал: «Индивидуалистка! Пойми, я не твоя собственность! Пойми, на таких, как ты, цари не женятся! Матросская девка!» И я подхватила детей, закутала их в одеяло и ушла от него. Мне не было его жалко, когда он стоял на крыльце и выл, что я погубила его любовь и карьеру, – его царство кончилось. Но я не убивала детей! Маленький, он всегда был слабее, заразился скарлатиной. Он родился на пять минут позже и умер на пять минут раньше брата, бедняжка. Когда я ногтями рыла им могилу на афинской дороге, меня увидели мужики и раструбили: «Ведьма убила детей! Ведьма убила детей!» От меня шарахались деревенские женщины, а парни швыряли камнями, а жрецы грозили костром. И я разозлилась, Идас, – я пришла в Афины и стала там ведьмой, раз уж они так этого хотели. Бедный старикашка Эгей! Он жалел меня и называл дочкой, а я издевалась над ним, потому что он был совсем один! (Пауза) А потом мальчишка выгнал меня, как старуху.
МАРПЕССА (тихо). А Ясон?
МЕДЕЯ. Что? Я видела его в прошлом году в Пирее. Он сидел на развалинах какой-то посудины, гладил доски и бормотал: «Мой “Арго”, мой верный “Арго”», а кругом ругались грузчики и лаяли собаки. Я подошла к нему и окликнула, но он меня не узнал, а только повторил: «Мой бедный “Арго”!» И тогда я спросила: «Что, Ясон? Где твой корабль, и царство, и жена? Где твои дети, Ясон?» И он закрыл руками своё подлое лицо, и я плюнула ему в бороду – он был совсем седой, Идас! И я подумала: «Вот он стар, а я царица!», и я хохотала тогда, Идас! (Плачет)
ИДАС. Медея, что ты? Не надо, Медея!..
МАРПЕССА (вставая). Уходите! Уходите отсюда, детоубийца! Мой муж потерял разум из-за вас, мой ребёнок боится вас!
МЕДЕЯ (поднимает голову). Ребёнок?
МАРПЕССА. Да, мой сын, мой маленький Александр, мой живой сын!
МЕДЕЯ. Дай мне топор, Идас!
ИДАС. Зачем?
МЕДЕЯ. Дай мне топор! (ИДАС подаёт ей топор)
МАРПЕССА. Ну, руби меня! Руби или уходи! Не подходи к нему! (Заслоняет колыбель)
МЕДЕЯ. Не бойся, дурочка, – Медея не убьёт твоего… (Недоговаривает, отбрасывает топор) Пойдём, Идас, – у тебя есть второй этаж?
ИДАС. Чердак есть.
МЕДЕЯ. Идём на чердак – я уже не царица, чтобы спать в альковах.
(ИДАС идёт за нею)
МАРПЕССА. Идас, вернись! Она не любит тебя, она со зла!
(ИДАС молча идёт)
МЕДЕЯ (с верха лестницы). Медея никого не любила, девочка… кроме детей… и не тот её возраст, чтобы начинать!
(МЕДЕЯ скрывается вместе с ИДАСОМ наверху)
МАРПЕССА (одна у колыбели). Ну вот он и ушёл…
АПОЛЛОН (входит). Ты довольна, Маруся? Твой муженёк любит тебя, он не изменял и не изменит тебе, даже когда ты состаришься! А Медея – это так.
МАРПЕССА (вдруг твёрдо). Да, это – так.
АПОЛЛОН. Ты что? Он же изменил тебе, изменил со старухой!
МАРПЕССА. Что ты! Она совсем не старая… и красавица.
АПОЛЛОН. Ты ослепла, Маша. Эта грузинка была красива лет двадцать назад, но теперь твой муж – а он младше её – пошёл за ней только потому, что ты ему надоела.
МАРПЕССА. Нет, Аполлон, просто ты ничегошеньки не понимаешь, хоть и бог. Просто он – аргонавт. И ты зря заставил этого спартанца привести её сюда – она совсем не то… Он любит меня.
АПОЛЛОН. Любит, говоришь? Ему же хуже!
МАРПЕССА. Не пугай меня. Ты же ничего сейчас не можешь сделать, ты в немилости.
АПОЛЛОН. Да?
(Уходит. За окном темнеет)
МАРПЕССА (у колыбели). Ты не сердись на батю, ладно? Он ни в чём не виноват. Просто эта тётя плавала вместе с ним на «Арго», когда наш батя был совсем-совсем молодой и глупый… Он теперь бедный, придёт, а мы его пожалеем, скажем: «Бедный папа Идас! Корабль твой сгнил, аргонавты спились или всё позабыли, а твой капитан сидит и плачет в порту, а кругом ругаются грузчики, лают собаки и смеются женщины, и никто не знает, что этому старику с оплёванной бородой – сорок лет, и что доски, на которых он сидит, были лучшим кораблём в мире. Бедный батя, скажем мы, бедный моряк без моря!» (Стук в дверь) Кто там?
КАСТОР (входит). Позови Идаса, голубушка.
МАРПЕССА. Он… занят.
КАСТОР. Он проспался?
МАРПЕССА. Он… спит.
КАСТОР. И сколько мне его ждать?
МАРПЕССА. Он скоро проснётся. Вы подождите, всё равно, если он будет пьяным, вы попадётесь.
КАСТОР. Ну и что? Ради риска и идём. Ты думаешь, мне нужны эти коровы? Черта с два, мне стоит попросить отца, и он даст мне тысячу таких коров.
МАРПЕССА. Да, но Идаса казнят.
КАСТОР. За то ему и деньги платят. По-твоему, он нас даром водит?
МАРПЕССА. Слушайте, ведь ваш отчим – царь, ваш отец – Сам, так зачем вы воруете быков?
КАСТОР. Каждый спартанец должен привыкать к риску. Риск – благородное дело.
МАРПЕССА. Да какой же риск, если вам всё равно ничего не будет?
КАСТОР. Ну, всё-таки.
МАРПЕССА. Кастор, дорогой, я тебя очень прошу, не ходите сегодня. Он нынче не в себе, он попадётся.
КАСТОР. Пить надо меньше!
МАРПЕССА. Он ни глотка не сделал сегодня!
КАСТОР. Так что же он?.. Ага, понимаю… Старуха его зацепила, да? (МАРПЕССА кивает) Ну и дурак твой муж. Был бы я на его месте, да в его возрасте, я бы такой жене, как ты, ни за что не изменил бы! Ты же, Маруся, ещё очень красивая.
МАРПЕССА (сквозь слёзы). Шутишь?
КАСТОР. Спартанцы не шутят! К тебе же, говорят, бог сватался?
МАРПЕССА. Было дело.
КАСТОР. Ну вот, значит, красивая. (Расчувствовавшись) А эту Медею мы с блатом на корабле чурчхелой дразнили, это еда их кавказская, вроде конфет.
МАРПЕССА. Я знаю, Идас привозил.
КАСТОР (спохватывается). Да, брат-то заждался. (Кричит) Идас!
МАРПЕССА. Не надо.
КАСТОР. Да ты что? Идас!
(Наверху лестницы – МЕДЕЯ)
МЕДЕЯ. Не ори, мальчишка.
КАСТОР. Простите, бабушка. Идас!!
МЕДЕЯ (презрительно). Идас, иди. Тебя барин зовёт.
МАРПЕССА. Идас, не ходи! Не нужны нам его деньги!
ИДАС. А жрать что будем?
МАРПЕССА. Идас, тебя убьют!
МЕДЕЯ. А чем ты будешь кормить сына?
(ИДАС и КАСТОР уходят)
МАРПЕССА. Ты не имеешь права говорить о сыне!
МЕДЕЯ. Я не убивала их!
МАРПЕССА. Ты убила!
МЕДЕЯ. Это скарлатина.
МАРПЕССА. Ты, ты! В холодную ночь потащила их за город. Если б ты их любила, ты бы не устраивала пожара, осталась в городе с ними, Ясон бы платил алименты какие-нибудь…
МЕДЕЯ. Глупая, ты думаешь, я взяла бы от этого подлеца хоть грош? (Пауза) Я не убивала их.
МАРПЕССА. Ты убила! Уходи! Уходи!
МЕДЕЯ. Уйду. Я нищая, я больше не царица.
(Идёт к дверям)
МАРПЕССА. Стой, подожди! Почему я такая несчастная? Почему мне горе такое?
МЕДЕЯ. Не выдумывай. Я не собираюсь уводить твоего мужа – нужен он мне. Он к тебе вернётся.
МАРПЕССА. Не вернётся! Я не про то. Ведь он был человеком, аргонавтом, ты помнишь? Потом он меня полюбил, мы поженились, я даже Аполлона прогнала. Он до сих пор злится; ой, страшно мне!
МЕДЕЯ. Чего страшно?
МАРПЕССА. Поймают его! Ну, нет работы, ходил бы один, деньги почти те же, а проще. А он барчуков водит – попереживают и заплатят. Он же это для нас с Санькой, чтобы сыты были, а нам эти деньги слезами выходят. Из-за меня же он рискует, будто мне от этого легче… Вот зимой платочек подарил – хотите, покажу? (Всхлипывает).
МЕДЕЯ. Покажи.
(МАРПЕССА опускается на колени около сундука, но роняет голову на крышку и плачет. МЕДЕЯ тихонько подходит к колыбели, заглядывает, резко выпрямляется и быстро уходит. Дождь. Потом вбегает ИДАС)
ИДАС. Собирайся! Бери ребёнка, уходим! Быстрее!
МАРПЕССА (вскакивая). Пограничники?
ИДАС. Хуже, полиция.
МАРПЕССА. Афинская?
ИДАС. Личная!
МАРПЕССА (ахает). Самого? (ИДАС кивает) Да что же ты натворил?
ИДАС. Кастора, кобеля… убил. Ну и убил, невелика потеря. Собирайся быстрей.
МАРПЕССА. Он такой глупый был… За что ты его?
ИДАС. Он о ней говорил… Быстрее, Полидевк в полицию побежал, а то и к Самому!
МАРПЕССА (в голос). Господи! И за что же нам, бедным, такое злосчастие?! И чем же, господи, мы провинились?!
ИДАС. Перестань выть! Бери вещи!
МАРПЕССА (спокойно). Да всё равно не успеем.
(ИДАС садится за стол, утыкается в локти лицом. Делает рукой неопределённый знак. МАРПЕССА приносит графин, ставит перед ним. Стук в дверь)
МАРПЕССА. Они!
ИДАС (рычит). Не открывай!
(Из-за двери: «Именем Громовержца!»)
МАРПЕССА. Да всё равно уж. (Отпирает)
(Входит ГЕРАКЛ, немолодой, могучий, в львиной шкуре с бляхой на груди)
ГЕРАКЛ. Идас, сын Афарея, именем Зевса ты арестован по обвинению в предумышленном убийстве…
ИДАС. Ты, Геракл? Садись, садись.
ГЕРАКЛ. Я, Идас. Вот как встретились. (Садится)
ИДАС. Да ты выпей! Что говорить…
ГЕРАКЛ. И то верно. (Пьёт. Пауза)
ИДАС. А это что у тебя?
ГЕРАКЛ (грустно). Нимб. Я же теперь бог, слыхал?
ИДАС. Слыхал.
ГЕРАКЛ. Жена, сука, отравила.
ИДАС. Теперь в полиции?
ГЕРАКЛ. Бери выше – в жандармерии.
ИДАС (насмешливо). Вот мне почёт! За что же?
ГЕРАКЛ (не так поняв). Я же тогда Прометея освободил, меня левые любят. А Сам – умный мужик, сделал меня начальником жандармского корпуса. Доверие мне, понимаешь. Откровенничают, скоты, с освободителем Прометея, а я их сажаю…
ИДАС. Что же ты так… осволочился?
ГЕРАКЛ. Должность такая. Бог. Это потяжелее двенадцати подвигов. (Пауза) Ну, пошли, что ли.
ИДАС. Погоди, допьём.
ГЕРАКЛ. Жене оставь. Ей не легче.
(Встают)
МАРПЕССА (хватает Геракла за львиную шкуру). Гражданин начальник… господин начальник! Погодите! Отпустите его!
ГЕРАКЛ. Не могу, милая.
МАРПЕССА. Господи, господи, что же с нами теперь будет?
ГЕРАКЛ (показывает жестом). А то и будет, милая. Что делать?
(ГЕРАКЛ и ИДАС уходят. Тишина. Дождь. Входит АПОЛЛОН)
АПОЛЛОН. Ну, Маша?
МАРПЕССА. Уходи!
АПОЛЛОН. Что же так неласково?
МАРПЕССА. Я люблю его!
АПОЛЛОН. А ему уже всё равно. (За окном – гром и молния) Всё. Каюк. (МАРПЕССА кричит) Успокойся, дуся. Он сам виноват.
МАРПЕССА. Уходи! Это всё ты сделал!
АПОЛЛОН. Ерунда, Маша. Ну, уйду, а что потом? (Серьёзно) Ты же с голоду помрёшь.
МАРПЕССА. Ну и ладно!
АПОЛЛОН. И сын твой тоже.
МАРПЕССА. Сын?
АПОЛЛОН. А я вас обеспечу, я же добрый. Я же никогда не обманываю, (зло) это вы, бабы, всё вымогаете, а потом на попятный! Кассандра тоже… Пользуетесь добротою моей, взять обратно, что дал, – морально нету сил. Да не нужна ты мне, жалко просто. Может, твой сын ещё Троянскую войну выиграет.
МАРПЕССА. Что?
АПОЛЛОН. А, ерунда, Кассандра заморочила. Ну, идём, глупая.
(Обнимает её за плечи и уводит на чердак. Пусто. Дождь. В колыбели плачет ребёнок)
Лето 1980