ВОЗВРАЩЁННАЯ СТРЕЛА,

или АБДАЛЛАХ ИБН-АЛЬ-МУТАЗ, ХАЛИФ НА ДЕНЬ

 

ПЕРО

В 243 году Хиджры у неправедного халифа ал-Мутаза Аббасида родился сын. По тогдашнему обычаю, его нарекли скромно Абдаллахом – «рабом Божьим», по тому же обычаю, наречение это отпраздновали шумно, с пирами, гульбищами, игрищами и стрельбою в цель. Молодой халиф сам принял во всём этом участие; одна стрела не попала в цель, и её не нашли. Это было сочтено дурным предзнаменованием, а через год аль-Мутаза свергли и уморили голодом в тюрьме.

Абдаллаха растила любящая бабка, оказавшаяся достаточно скупой, чтобы позволить сыну-халифу запутаться в долгах и погибнуть, но достаточно щедрой, чтобы дать внуку царское воспитание. Он рос в её дворце, который то конфисковывали, то вновь возвращали старухе, никогда его и не покидавшей. Мальчик слушал сказки: про Аладдина и волшебную лампу; про Синдбада, пересекшего семь морей и видевшего птицу Рух и одноглазого людоеда; про предшественника Искандера Двурогого, тоже десять лет воевавшего в Азии и убитого стрелою в пятку.

Его пытались приучить к оружию – он уклонялся; его пытались приучить к охоте – он предпочитал слушать охотничьи рассказы.

– Кто был лучший на свете охотник? – спросил он как-то старого егеря. Тот страшным шепотом ответил:

– Немврод Нечестивый. Он построил Вавилонскую башню, а когда Аллах сокрушил её, то вызвал Всевышнего на бой и стал стрелять в небо. Архангел Джибриль ловил его стрелы, окрашивал радугой и бросал обратно, а Немврод думал, что ранил Бога. Потом он обезумел, ушёл в леса и был заеден комарами.

Абдаллах невзлюбил охоту, но полюбил песни и стихи о старых временах; потом он начал писать их сам.

 

ДРЕВКО

Шли годы; опалу с рода аль-Мутаза сняли, Абдаллах жил при дворе и учился у поэта Абульгасана Сына Грека писать стихи. Абульгасан показал ему языческую картинку: мальчик с луком. Колчаном и завязанными глазами.

– Кто это? – спросил Абдаллах.

– Дух любви, – ответил Сын Грека.

– А я думал, смерти, – сказал Абдаллах.

– Или жизни, – возразил Абульгасан и рассказал юноше странную задачу о летящей стреле, которая каждое отдельное мгновение неподвижна.

– Так что скорость её нельзя рассчитать? – спросил Абдаллах.

– Математики могут, – ответил Сын Грека, – а философы говорят, что она летит бесконечно долгое и бесконечно короткое время.

Юноша сам стал писать стихи. Ему говорили:

– Ты царского рода, учись лучше судить и воевать – это удел властных.

Он ответил стихами:

– Что даёт власть? Боязливую душу, усталое тело, пошатнувшуюся веру.

Его наставник однажды признал:

– Ты пишешь лучше меня стихи и поэмы. Напиши же книгу о том, как у тебя это выходит.

– А почему ты не хочешь сделать этого сам? – спросил Абдаллах.

– Мне не до того: я должен успеть посмеяться, – ответил сын Грека. Через несколько дней он был отравлен пред лицом халифа, читавшего ему в это время вслух его собственную сатиру.

Абдаллах написал книги о том, как слагать стихи, говорить речи, понимать музыку и искать смысл жизни; из последней сохранились лишь отрывки, темнотою соответствующие теме. Как-то он увидел двух охотников-бедуинов: старший учил младшего стихосложению по его книге. Ещё с языческих времён арабам в таких случаях подобала щедрость: Абдаллах одарил их и усадил с собою за стол.

– Да умножит Аллах твои песни, как стрелы в моём колчане! – сказал старший охотник.

– Да умножит Аллах потомство Аббасидов, как стрелы в моём колчане! – воскликнул младший. Поэт нахмурился:

– Не говори так. Чем больше море, тем больше волны, чем больше стрел, тем больше ран, чем больше у царя родичей, тем больше смут.

– О Ибн-аль-Мутаз, – молвил старик, – стрел в колчане много, но убивает лишь одна!

Тот ничего не ответил.

Халиф, отравивший в своё время Абульгасана, после многих подвигов и войн был отравлен сам. Заговор составлял тот везир, что донёс на Сына Грека; яд достал некий индус. Сын покойного, молодой халиф Муктафи, допросил индуса в присутствии Абдаллаха.

– Как ты посмел посягнуть не тело и душу повелителя мусульман? – спросил он грозно.

– Я не мусульманин, – ответил индус, – на тело царя вашего посягнул по приказу, а на душу посягнуть не мог. Вы, верующие в единого Бога, разве не знаете, что все души – одна мировая душа, которая держится на конце вечно летящей и вечно неподвижной стрелы?

– Откуда ты взял эту ересь? – спросил халиф.

– Из нашей книги Упанишады, где сказано многое, – пояснил индус. Муктафи произнёс слова, которые приписываются Омару, сжигавшему Александрийскую библиотеку, и распял индуса. Он был достойнее своих предшественников, но с тех пор Абдаллах избегал его.

 

ОСТРИЕ

Муктафи умер бездетным. На престол претендовал его мальчик-брат; несколько знатных вельмож пришли к Абдаллаху и сказали:

– О сын халифа, займи престол предков.

– Не хочу, – ответил поэт. – Больше всего бед от власти – облечённому властью; близкий к огню сгорит первым. Чем вам не по нраву брат Муктафи?

– В свои тринадцать он глуп, как в десять, азартен, как в двадцать, и развращён, как в тридцать, – пояснили придворные. – Ты сам сказал когда-то: народ без государя есть тело без души; ты один – достойный государь.

Абдаллах не помнил, когда и где он это сказал, но вздохнул и согласился, заметив:

– Видно, мне пора повстречаться со смертью.

– Что есть смерть, о мудрый Ибн-аль-Мутаз? – спросил некий скептик из его сторонников. Абдаллах взглянул на него и произнёс:

– Смерть – это стрела, пущенная в тебя в день твоего рождения, а жизнь – то мгновение, которое она до тебя летит.

Никто его не понял, никто не вспомнил игрищ в честь его рождения, о которых он и сам ничего не знал.

Абдаллах ибн-аль-Мутаз Аббасид был провозглашён халифом и взошёл на престол отца. В окружении своих приверженцев он стоял на золотом троне десять часов, не произнеся ни одного приговора врагам и не пожаловав ни одной милости сторонникам. Вечером этого дня, третьего в шестом месяце 285 года Хиджры, в толпе приверженцев юного брата покойного Муктафи щёлкнула тетива, в воздухе просвистела стрела и впилась в грудь Абдаллаха. Он упал с престола, обливаясь кровью, а вокруг началась резня. Абдаллах был ещё жив, когда победители подобрали его, лежащего со стрелою в груди, и посадили на кол; но муки однодневный халиф терпел лишь несколько минут. Последним словом, которое разобрали на его пузырящихся кровью губах, было:

– Стрела…