ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА

 

Ночь была над землёю, над всей Иудеей, и на тёмно-синем, как финикийское стекло, небе выступали зубчатые стены и башни чёрной, умирающей от жажды Ветилуи; луна, замершая над нею, бросала чешуйчатый блеск на недоступную для осаждённых реку, и свет её стекал по каскам ассирийских часовых на берегу; а поодаль горели костры, огненной дугой охватывавшие крепость – то был лагерь Олоферна, главнокомандующего Ашшура, которого опасался сам великий царь Навуходоносор.

Под иссохшей смоковницей на пригорке между станом и городом стоял седой старик; алый плащ и золочёный панцирь, казалось, лишь давили своей блистательной тяжестью истощённое голодом тело, пытаясь пригнуть его к земле, но он стоял прямо и недвижимо. Это Озия, комендант Ветилуи, всматривался в темноту; его могли в любую минуту заметить солдаты Олоферна, но он, казалось, не думал о них и лишь глядел на костры вражеского стана, моргая воспалёнными глазами. И вот две женщины приблизились к нему со стороны костров лагеря: одна была высокой и статной, золото и виссон сверкали и шелестели на ней, чёрные брови сходились, как далёкая чайка над морем, и глаза сурово горели; вторая, одетая как служанка, следовала поодаль с котомкой.

– Юдифь! – воскликнул старик и поспешил первой навстречу. – Я уже боялся, что ты не придёшь.

Она повела плечами:

– Ещё бы вы не боялись!

– Юдифь, ты же знаешь, мы все понимаем величие твоего подвига – ты пошла на смерть ради нас.

– Надеюсь, что не умру, хотя бы это и убавило мне величия, – презрительно ответила женщина.

– Ты… Как ты сумела выйти? Разве тебя не заперли в лагере?

– Нет, – гордо покачала головой Юдифь, – и ты знал, что я приду, раз ждал меня здесь. Я сказала Олоферну, что хочу помолиться Богу, но не могу же я поклоняться Ему среи идолов!

– И он не убил тебя? – спросил Озия с удивлением, но без страха.

– Нет. Нет. Эх вы, старейшины Ветилуи, плохого же вы мнения и обо мне, и об Олоферне, если решили, что я, придя в стан убить его, сразу же попрошусь в походный гарем. Да там его жёны сразу же растерзали бы меня из зависти. Я помнила, что Олоферн – враг мне, и моему городу, и моему народу, и моему Богу; но я помнила и то, чего ты так и не понял со слов перебежчика Ахиата: что он велик. Разве Навуходоносору покорился Египет, и Киликия, и Сирия? Нет, они высмеяли его – но склонились под мечом Олоферна. Я шла к большому человеку и знала это. Я приблизилась к страже и одним взглядом отбросила их похотливые взгляды, и сказала: «Я пришла к Олоферну, величайшему полководцу мира», и в этом не было лжи. Меня провели к нему в шатёр: могучий, прекрасный, густобородый, он возлежал на пышном ложе под пологом, и пурпурные одежды его играли золотым шитьём, смарагдами и яхонтами. И я увидела воочию его величие, а он – мою красоту, и я, склонившись перед ним, уже знала, что делать. «Что привело тебя ко мне, дочь Иудеи?» – спросил он через толмача, но недаром мой покойный муж обошёл с караванами все страны – я ответила ему на его языке: «О великий Олоферн! Слава тебе, т царю твоему Навуходоносору, ибо скоро вашей славы прибавится. Через три дня Ветилуя падёт к твоим ногам». – «Хорошо, – промолвил он, – я и не сомневаюсь в этом; но разве ты, иудейка, не уверена, как все твои соплеменники, что ваш бог спасёт вас?» – «Да, – отвечала я, – велик наш Бог, и нет другого кроме Него; и никто не сломит наши стены, и не притупит наш меч, и не накажет наш род, пока десница Его над нами; но она хранит лишь праведных. А город мой – горе ему! – впал во грех, и от голода и жажды, отрезанные от реки и пастбищ, сограждане мои стали есть запрещённое нашей верой и – горе им! – даже посягнули на храмовые запасы, на долю Божию; и гнев Его над нами!»

Озия побледнел:

– Ты так сказала о нас ассириянину при всех ассириянах? Впрочем, рассказывай дальше!

Юдифь усмехнулась:

– Да, и я сказала: «Узнав об этом, я бежала из города, ибо он обречён; и Бог послал меня свершить вместе с тобою такие дела, которым изумится вся земля, где только услышат о них!» И тут он поднял меня с колен и сказал: «Встань! Кто пренебрежёт народом, имеющим таких жён у себя?» И я всплеснула руками и крикнула: «Истинно говорю тебе, я послана Господом моим известить тебя о победе и привести к ней, ибо что мог бы ты сделать, не будь на то воли Господней?»

– Ты пророчествовала? – вскрикнул Озия, не оглядываясь на солдат, могущих услышать его голос. – Ты воистину слышала глас Божий? За что же эта кара – ведь мы не нарушили ни поста, ни запрета, это лишь твои слова!

– Озия, Озия, – вздохнула Юдифь, но странная улыбка не оставляла её губ, – что ты? Ты ли усомнился в справедливости Бога Благого, благочестивый Озия? Конечно же, я лгала Олоферну.

– Ты лжепророчествовала, Юдифь?

– А зачем вы послали меня – убить Олоферна или обличать его веру? – раздражённо возразила женщина, и комендант склонил голову:

– Да. Прости меня. Ты совершила страшный грех, лжепророчествуя, ты погубила свою душу, но тем выше твой подвиг, если даже такой ценою ты готова спасти своих ближних. Да не зачтётся тебе этот грех!

– Не зачтётся! – уверенно отрезала Юдифь. – Слушай же: услышав слова мои, он встал и молвил: «Честь тебе, пророчица, и честь Богу твоему!» Ведь знаешь, Озия, ещё слушая Ахиата, я поняла: Олоферн силён, и чтит Бога сильных; Истинный Бог для него – это Сильный Бог, и под стопы ему бросит он своих идолов, если они слабее, как и сам может попрать своего царя, если осознает свою мощь!

– Да, это похоже на ассириян – смешивать силу и Истину, – кивнул Озия сурово. – Не им понять, то Богу любезен слабый, но верный.

– Слушай же: он встал и сказал: «Хвала Богу, что он впереди твоего народа послал тебя, дабы возвестить нам нашу силу и вашу гибель. И облик твой прекрасен – такой и надлежит иметь пророкам; не стой же предо мною, а воссядь рядом». И я села близ него, и все склонились перед нами двоими, сильными и прекрасными, ибо он тоже был очень хорош собою и могуч, и глаза его горели восторгом.

– Да, Юдифь, у варваров принято считать, что пророк должен быть статен и красив, – подтвердил Озия. – Это мы знаем, что несущий Истину может казаться подобным ростку из сухой земли, не имеющим ни вида, ни величия, скорбным и недужным; но, по слову пророка, он возьмёт на себя наши немощи и понесёт наши болезни.

Юдифь даже не потрудилась придать своему лицу выражение почтения; глаза её блеснули досадой:

– Это так, но это не значит, что он видел во мне лишь пророчицу, а не женщину; Олоферн, в отличие от вас, умеет и любить, и желать, и уважать сразу, а вы – лишь порознь. Он сказал мне: «Если ты не лжёшь, женщина, – а я хочу верить тебе, – если всё свершится по слову твоему, то силён твой Бог, и да будет он Богом моим и Богом земли моей! А ты – нет, не в лагере тебе жить и не в жалкой крепости, которую через три дня я сравняю с землёй, а в Ниневии, не в доме иудея и не в шатре полководца, но в царском дворце! Ибо как твой Бог поможет нам сокрушить Ветилую, так нам обоим поможет Он достичь и большего!» – и все закричали и загремели оружием, а кто-то воскликнул: «Слава Олоферну, царю Сильному, повелителю Ашшура, Египта, Сирии и Палестины!», но он прервал их, молвив: «Рано! Пока вы – рабы Навуходоносора, и я – слуга его, и Мардук, хранящий его – бог наш. Но если иудейский бог поможет нам сокрушить эту крепость, которую так долго оберегал, – сорок дней мы, покорители Египта, не можем взять её! – то Он – мой Бог, и Он станет и вашим Богом, Богом сильных и славных сынов Ашшура и их царя!» И вновь все зашумели, и забряцали, и приветствовали его, а некоторых недовольных тут же на месте убили. И он отвёл меня в шатёр, и дал право входить к нему без условленных знаков, и молиться Богу моему вдали от идолов. Вот, Озия, почему я прошла сюда беспрепятственно!

Лицо её сияло торжеством, но в глазах старика дрожало и билось смятение:

– Так ты говоришь, что он поклялся, взяв город, обратиться в истинную веру сам и со всем своим народом? И ты веришь его намерениям?

– Да, ­ гордо отвечала Юдифь, – мне он лгать не посмел бы. Но что нам до его оетов? Не за ними пришла я в лагерь ассириян…

– Ты хотела молиться, – перебил её Озия, – так молись же!

И, подчиняясь его властному взгляду, она опустилась на колени, а сам старик, объятый тяжёлой думой, отвернулся и застыл, глядя на тёмные зубцы Ветилуи, не шевельнувшись, пока Юдифь не прошептала последнего слова молитвы. Она уже поднималась с земли, когда он повернулся, и Юдифь замерла, не разогнув колен, при виде его лица.

– Я тоже верю Олоферну, – произнёс Озия нелегко, – он силён и честен; он выполнит свою клятву, если победит, и Ассирию с подвластными ей землями от Киликии до Египта озарит Свет Истины. А значит…

– Что – значит? – перебила Юдифь; теперь трудно было поверить, что какая-либо улыбка возможна на её лице.

– Значит, Ветилуя должна пасть, – беспощадно прошептал старик, уронив голову на грудь.

Юдифь отшатнулась.

– Ты безумен! Опомнись! Ты не знаешь Олоферна! Он истребит всех от мала до велика и сравняет город с землёй!

– Значит, так надо, – промолвил Озия, – надо для вящей славы Божией. Что один город верных, если на другой чаше весов – обращение к Итине полумира?

Юдифь взметнула руки, глаза её сверкали гневом:

– Что? Ты спрашиваешь, что – жизнь наших братьев, истомлённых жаждой, так что руки их едва удерживают мечи, и раскалённые шлемы слишком тяжелы для голов? Что – жизнь наших женщин, которым нечем обмыть новорожденного, и молоко иссякло в их груди? Что – жизнь детей, ползающих в напрасных поисках хотя бы грязной лужи? Что – эти стены, которые никогда не мог сокрушить таран врага? И улицы, на которых запечатлелись тысячи следов – твоих, моих, и наших братьев, и отцов, и дедов, моего мужа и твоих дочерей? И это всё ты хочешь обречь огню?

– Это жертвенный огонь, – произнёс Озия, глядя ей в глаза. – Это жертва Господу.

– Но люди – не тельцы и не бараны, а ты не жрец! Где твоё право неволить их? Ты был избран ими, чтобы спасти, а не погубить!

– Есть избранничество выше, и избран весь город. Я расскажу им, и они сами поймут, что ныне нужно пожертвовать собою. Ведь пошла же ты на верную смерть? За всех ветилуян, когда решилась убить Олоферна – и стать мученицей? Можешь ли ты отказать в мученическом венце нашему городу? Веди ассириян в бой – мы не станем сопротивляться, и да поможет это миру!

Тихо и тяжело падали слова коменданта, но, казалось, эхо гудело вслед за каждым из них. Юдифь видела правоту этого старика с высохшим лицом, обтянутым пожелтевшей кожей, строго сжатыми узкими губами и спокойно и страшно горящими глазами обречённого; видела, но принять её не могла.

– Правда на крови? – крикнула она гневно.

– Правда на крови, – камнем упало в ответ.

Она рванула из рук у служанки котомку, вытащила что-то, завёрнутое в полог от ложа, и неожиданно тихо, но с прежней яростью вымолвила:

– Так пусть – на этой крови; и, клянусь именем Господним, я не знаю, чья кровь достойнее – твоя, благочестивый Озия, или этого язычника!

Она рванула покрывало, и голова Олоферна покатилась по траве, марая её бурой кровью; густая чёрная борода слиплась, рот был приоткрыт последним вздохом, а глаза закатились, словно голова, наткнувшись на корень смоковницы и остановившись, хотела проводить взглядом уползающую на запад луну. И молча стояла над ней Юдифь, мрачная, скорбная и торжествующая, вглядываясь в оцепеневшие черты равного своего противника, и долгим, слишком долгим был этот взгляд. Потом она ощутила у себя на плече костлявую руку Озии и услышала его голос:

– Идём. Мы должны показать это городу.

Юдифь оттолкнула пальцы старика ото лба Олоферна, покрыла мёртвое лицо пологом, завернула голову и, опустив её снова в котомку, посла вслед за комендантом; служанка поспешила за ними.

А на востоке поднималось солнце, костры бледнели, и в ассирийском лагере уже слышались шум и крики.