РАЗГОВОРЫ БЕЗ СОБЕСЕДНИКОВ

 

1. КОРОЛЬ

Пьер, Пьер! Прости меня. Я не виноват перед тобою, я всё объясню. Ты поймёшь меня – ведь и при жизни ты был единственным, кто меня понимал. Я не мог тебя спасти – ведь против тебя были все бароны, и попы, и королева. Видит Бог, я делал всё, что только мог. Но дьявол, которому давно обречены были наши души, торопил, он хотел скорее завладеть ими. Может быть, мне следовало пойти вслед за тобою, самому наложить на себя руки, повести войска на шотландскую границу, вызвать на поединок Брюса – не знаю… Но мой сын, мой маленький Эдди – ты помнишь его, он один во всём нашем доме, проклятом доме английских королей, любил тебя, ласкался к тебе. Потому что видел: ты дороже всех его отцу… Я боялся, что если я погибну, погибнет и он. Ланкастер, Моубрей, Мортимер – они не посчитались бы с тем, что он – сын короля. Эта дьяволица, которую мне приходится звать своей супругой, давать ей то, на что имел право только ты, – она отдала бы его под опеку Ланкастера, и только Бог знает, что бы из этого получилось.

Но я знаю, не в этом ты винишь меня. Ты сам любил жизнь, ты сам не захотел бы тогда моей гибели. Но Спенсер – он должен казаться тебе злодеем, а я – предателем. Но послушай… Ты ведь помнишь Хью Спенсера, знаешь, как он хорош собой, и отца его ты знаешь. И меня тоже. Когда мне привезли твою голову, бледную, слепую, со сгустками крови в тех дивных каштановых волосах, которые я так часто перебирал, когда в последний раз приник к твоим губам – они пахли уже не шафраном, совсем не шафраном! – я понял, что теперь мне непосильно оставаться таким, каким я был. Пустота, страшная, чёрная пустота в груди – и ни одной мысли кроме: «Пьер умер». Четыре дня я был между смертью и безумием, и все эти дни – они стоят годов! – королева и бароны заставляли меня выслушивать какие-то глупости о наших поражениях в Шотландии, новых налогах, длине шпор, полагающейся виконтам, и так далее. А за всеми этими их словами сквозила безудержная радость, гордость, торжество, триумф: «Мы смогли справиться с тобою, король, мы отняли у тебя всё, за что ты держался, теперь ты наш!» И вот, когда Хью подошёл ко мне и упал на колени, прося, умоляя, чтобы его не посылали против Брюса, – он вдруг показался мне похожим на тебя. Не смейся, я знаю, что твои горячие карие глаза, твоя смуглая гладкая кожа совсем не такие, как у этого белокурого юноши с глазами голубыми и прозрачными, испуганными – а ты ничего не боялся! – и в то же время озорными… Но он смотрел на меня без ненависти, без торжества, без насмешки – только с надеждой, он показал мне, что я ещё король Англии, что я ещё могу что-то сделать по своей воле, сделать человека счастливым, таким, как были мы с тобой совсем недавно. Я отменил приказ Ланкастера о походе – что мог принести он, кроме нового поражения? – я приблизил его к себе, этого юношу, и благодарность, светившаяся в его лукавых глазах, была для меня утешением. Потом я говорил с его отцом. Этот старик – самый умный человек в Британии, и когда бы он родился королём, нам не пришлось бы терпеть все эти беды. Это не Ланкастер – это настоящий политик, истинный мой друг, и я чту его, как отца. Они чем-то похожи – мой покойный отец и этот старик.

А когда француженка позвала меня к себе, в спальню, когда я увидел, как даже ненависть в её глазах угасает, сменяясь гордостью и торжеством, – вот тогда всё и решилось. Она ещё могла спасти себя и своих приспешников, но посмела упомянуть о тебе – гадко было слышать твоё имя из этих змеиных губ! Я ударил её, первый раз в жизни ударил даму, и тут ко мне вернулась сила, я снова стал таким, каким ты помнишь меня по нашей юности, каким любил меня мой отец. И чтобы сделать ей больно, дать понять, что, убив тебя, она ещё не убила меня, я вызвал к себе в спальню Спенсера. Он неглуп, Пьер, право же, неглуп – он сразу понял, чего я хочу. И хотя я не чувствовал в нём ни искры любви, не любил его и сам – разве кто-нибудь может заменить тебя? – но какая-то прелесть в нём была, и его прозрачные глаза, и стройное, крепкое тело… прости меня, Пьер!

А Ланкастер мёртв, и Моубрей, и Клиффорд, а Мортимер в тюрьме. Может быть, ТАМ тебе от этого хоть немного легче.

 

**********************************

 

2. ФАВОРИТ

Я, конечно, добрый католик, но в языческих поверьях что-то есть, ей-богу! Ну вот взять бы хоть Фортуну с её колесом. Я так и вижу её, и она больше всего может объяснить мне, что произошло. Ведь я никогда не мог надеяться ни на звание лорда-камергера, ни на Глостерское графство. Наоборот, я всегда говорил себе: «Хью, ты маленький человек, и раз уж даже папаша ничего не смог достичь в этой жизни, то тебе и подавно нужно сидеть тихо и не искать ни славы, ни почестей. Довольствуйся тем, что у тебя есть, – маленьким поместьем, хорошим здоровьем и смазливой рожицей, а на большее рот не разевай». И отец всегда хвалил меня за это, а он-то мало кого хвалит.

Но эта самая Фортуна – баба и есть, да ещё и ревнивая. Думал ли я, что моё лицо и тело сыграют такую шутку со всей Англией? Я ведь и в мыслях ничего такого не держал, когда добивался приёма у Эдуарда, – мне тогда только бы и хотелось избежать шотландского похода. Ну, а когда я увидел короля, эта древняя ведьма и шепнула мне на ушко: «Хью, тебе может повезти не меньше, чем Гевстону». Я же видел его, и без ложной скромности – на вид он был ничем не лучше меня, да ещё тощий и смуглый. «Хью, говорит она, проси пожалобнее, пусти слезу, но всё время следи за собой, чтобы твои глаза, упаси Господи, не покраснели, а смотрели прямо в лицо королю – а дальше сам поймёшь, что тебе делать». И я понял, на это уж у меня ума хватило. Я не девушка, чтобы быть таким щепетильным насчёт чести, и только я заметил, что приглянулся Эдуарду, как постарался воспользоваться этим. Поначалу было трудновато – при всём моём опыте в амурных делах нужно было придумывать совсем новые ужимки – ведь не барышне надо было понравиться, а королю Англии. Но тут уж у меня нюх есть! Да и Фортуна меня не оставила.

Ну, дальше-то всё пошло как по маслу. Раз! – ни в какую Шотландию не идти. Два! – явиться в спальню к Эдуарду и выполнять королевскую волю (не слишком приятно, но игра-то стоит свеч). Три! – и я граф Глостерский. Четыре! – и я лорд-камергер, а папаша первый королевский советник. Как сыр в масле катался. И всего-то надо было – ругать королеву, хвалить покойника Гевстона и слушаться короля (а иногда и покапризничать – тогда сам король начнёт слушаться). Ему, кажется, взбрело в голову, что я по уши в него влюблён, – думайте, ваше величество, на здоровье, я специально попа завёл переводить мне древние объяснения в этакой любви. Да и грех не ухватиться за случай, раз уж ему нравится доказывать королеве, что он на неё плевать хотел, а мне нравится быть лордом-камергером, и прочая, и прочая…

Да, королева… Это, конечно, дама опасная. Как всякая женщина с женщиной, она столковалась с Фортуной, а Мортимер рад стараться – и я вместе с отцом вылетаю из Англии, как стрела из арбалета. Но денег много, а Фортуна переменчива. Несколько месяцев – и я опять при дворе, а Мортимер – за решёткой, а Ланкастер с компанией – на плахе. И что мне теперь королева?

Я, конечно, не разбираюсь в политике, мне эта тема совершенно безразлична, пока речь не идёт о моей шкуре, но зато отец раскомандовался вовсю. Парламенту они с Эдуардом дали такую силу, о которой тот и думать не смел, а кому парламент должен быть благодарен? Не лорду ли камергеру Хью Спенсеру?

А вот когда началась заваруха во Франции, тут мне действительно пришлось туго. Если бы Эдуард отправился к своему августейшему шурину, королева бы его живо скрутила – он ведь человек слабый (мне иногда даже жалко его, хоть он и король). Но папаша мой – голова, спорить не приходится. Он придумал послать во Францию принца Эдди, а что тот не вернулся – не велика беда, я вовсе не против того, чтобы парнишка правил этими герцогствами во Франции и держал при себе свою матушку – чем она дальше, тем лучше для меня, да и для короля.

Только что-то мне последнее время слишком уж везёт. А когда человеку слишком везёт, это значит, что вот-вот Фортуна повернёт колесо, и он полетит вниз. Ох, леди Фортуна, делайте как вам угодно – не мне на вас роптать! Но как бы это всё не кончилось очень скверно для бедняги Хью!

 

**********************************

 

3. КОРОЛЕВА

Пресвятая дева Мария, укрепи меня! Я всегда уповала лишь на тебя, даже когда у меня было, на кого ещё уповать. Но теперь, когда пришла пора возвращаться в Англию, во второй раз покидать мою милую родину, – мне это страшнее и больнее, чем тогда…

Тогда – тогда я не знала, куда я еду, кто меня ждёт, но понимала, что за дурного человека отец меня не отдал бы. Да он и не был в ту пору так плох, и когда я ступила на английскую землю и впервые увидела своего жениха – высокого, статного, в шитом золотом плаще и с короною на голове, – я обрадовалась. Таким я представляла себе Тристана из поэмы господина Беруля. О, если бы я знала, кто стоит в свите у меня за спиной, – это был сам дьявол, дева Мария, или один из его прислужников. Если бы я тогда же отослала его! Но я не заметила, глупая девочка, что, скользнув по мне взглядом, король остановил его на Жевестоне. А тот сразу, сразу понял, какую добычу даёт ему нечистый. Бедный Эдуард!

Да, я любила его, как только может жена любить мужа. И сын его, мой мальчик, был ещё плодом любви. Но когда я лежала, обессиленная, а служанки обмывали новорожденного, леди Клиффорд шепнула мне: «Теперь, когда у вас, благодарение Богу, родился здоровенький мальчик, нам уже не важно, грешит ваш супруг или нет, – ведь там-то у него сына не будет». Я ничего не поняла, и только потом узнала, чем оказался этот гасконец из моей свиты. Ты знаешь, Пресвятая, в каком ужасе я была, ты знаешь, что я едва не лишила себя жизни, данной мне Господом. Но Он уберёг меня от греха; почему же не уберёг Он Эдуарда?

И всё же я терпела, пока у меня хватало сил. И всё же я принимала это как волю Божью, не понимая, что это козни дьявола. Но когда этот злодей стал править вместо короля, когда он казнил столько благородных рыцарей, которым когда-то завидовал на моей родине, когда король отлучил меня от своего ложа, – тогда я призвала Господа, дабы Он свершил тот суд, какой свершил некогда над Содомом. Но Небо молчало.

И тогда я поняла, что мне нужно действовать самой. Честный Ланкастер, верный Мортимер и другие бароны спасли меня от позора – гасконец лишился головы. Большой грех радоваться чужой смерти, но мне он простится.

Я вновь пришла к Эдуарду, но он отослал меня. А потом появился этот Спенсер – и я поняла, что проклятие лежит на этом доме, проклятие за смерть святого Тома. Что я могла сделать? Он ведь не любил Спенсера, если б он хотя бы любил его, как прежде Жевестона, то это сняло бы с него часть греха. Но король блудил с ним лишь ради того, чтобы причинить боль мне, и прощения ему нет. Я прокляла его в тот же час, когда он ударил меня.

Знаю вину свою, дева Мария, я тоже грешна, и грех мой столь же стар, сколь и грех того человека, который смеет называться моим супругом. В тот день, когда мы сыграли свадьбу, я заметила сурового и прекрасного, как Ланселот, рыцаря. «Кто он?» – спросила я у короля, и тот ответил: «Мортимер». Но я лишь взглядом – даже не помыслом, а лишь взглядом согрешила тогда. И лишь после появления Спенсера, когда я лежала, бессильная, и плакала, забытый образ сурового рыцаря встал передо мною, и я поняла: это тот, кто поможет мне отомстить. Месть – дурное дело, и ещё хуже того, когда ради неё совершается прелюбодеяние; но разве я изменила Эдуарду? Разве мог оставаться моим мужем тот, кто совершил ТАКОЕ? А Роже – он был и остаётся единственным искренне преданным мне человеком. И когда он сделает то, что должен сделать, и когда мы предстанем на Господень суд – пусть вся его вина ляжет на меня! Я помогла ему бежать из темницы, и я должна пойти за него – вниз…

Корабль скоро отправится, и я вновь ступлю на английскую землю, проклятую землю, землю греха! Ты милосердна, Матерь Божия, ты не любишь крови и насилия, но эта кровь должна пролиться! И никогда Хью Спенсер не сможет гордиться тем, что одолел свою королеву, и никогда нечистый не восторжествует над архистратигом Михаилом! Я даю обет тебе, Дева Мария, совершить паломничество в Рим, если погибнет Спенсер… и если останется жив Роже. Охрани его, Пречистая!

 

**********************************

 

4. РЫЦАРЬ.

Георгий, Георгий! Пред твоим алым крестом на белом нашем знамени склоняю я колена. Ты тоже был рыцарем, Георгий, и ты не отринешь Роджера Мортимера, который выполняет свой рыцарский долг не так, как велят закон и сеньор, а так, как велит Господь и Англия!

Меня упрекают в жестокости. Да, я был жесток, и мне придётся быть ещё более жестоким. Но казнью Спенсеров я спасаю всю страну, и если мне суждено сгубить и короля своего – то лишь ради этого.

Выскочка Спенсер и его отец – ничтожные люди, но в их руках король Англии, а значит, и сама Англия. Я иду на сражение не против Спенсеров и короля, а против тех, кто губит страну, цвет страны – баронов. Они сами вложили мне в руку меч, когда отняли наши права и передали их парламенту. А где был парламент, когда мы бились с Брюсом, когда мы лишились Шотландии, когда пошли прахом все труды старого короля? Где был этот Спенсер, когда Француз грозил нам войною? Где был король Эдуард, когда по всей стране поднялись мятежи черни? Но он успокаивал чернь, когда надо было показать ей голову Брюса, и бряцал доспехами, когда надо было взять в руки плеть. Если бы ещё несколько лет ему удалось царствовать над Англией, она погибла бы самой плачевной смертью.

Георгий! Ты поразил змея, собиравшегося пожрать принцессу; дай же и мне сил поразить того змея в короне, который хочет пожрать Изабеллу! Я, британец, служу француженке – но неужели ты не знал любви, рыцарь Георгий? И я говорю, и обнажу меч против каждого, кто скажет иначе, что королева моя Изабелла – прекраснейшая, благороднейшая и несчастнейшая дама на земле, и мне должно служить ей опорою.

Я верю – на нас, на баронах и рыцарстве стоит Британия. Я верю – мы расширим её рубежи до Средиземного моря. Я верю – никакой грех не страшен и не противен воле Господа, если он совершается ради спасения Родины. И если корона возложена на голову недостойного, то наш долг, долг рыцарства, отдать её тому, кто вправе называть себя королём. Наследник ещё юн, и я чувствую, что он ненавидит меня; но он смышлёный мальчик, принц Эдди, и мысли его направлены верно. Лишь только он войдёт в возраст, как будет заключён мир на Севере и начнётся война на Юге, и Франция падёт под нашими мечами. Ведь что губит нас в шотландских походах? То, что никто не верит – и я не верю, – что Брюса можно сломить. Если бы такой человек сидел сейчас на нашем престоле, если бы нашёлся английский Брюс! Но пятьдесят лет воюем мы на Севере, и чего же добились? Шотландцам нечего терять, и потому они высоко ставят последнее, что осталось у них, – свободу. Но французы – это дело другое. И война с ними будет победоносной войною, если я ещё хоть что-нибудь понимаю в этом!

…Как медленно тянется время! Я не поверил бы, когда б мне сказали, что ждать известий из темницы – так же тягостно, как сидеть в ней. Я думал, что буду торжествовать, когда Эдуард окажется на моём месте, в цепях, в сточной яме. Но торжества – нет. И я, Роджер Мортимер, боюсь его – да, боюсь обречённого короля больше, чем живого. Ведь всё же это не спенсер и не Гевстон – это Король. Но ведь правое дело – казнить недостойного, святой Георгий, правое дело, если этим можно спаси всё

Что? Уже? Вы из Беркли? Вы сторожили бывшего короля? Я верю, что своё дело вы сделали чисто. Он умер своей смертью? Зачем вы мне-то лжёте? Но – хорошо. Завтра об этом должна знать вся Англия. Святой Георгий, я выполнил свой долг. Помоги мне теперь направить на верный путь наследника… и не отнимай у меня королеву.

 

**********************************

 

5. НАСЛЕДНИК

 

Отец! Я, король Эдуард Третий, говорю с тобою мёртвым, как никогда не говорил с живым. Я не помню твоего лица – так редко мы виделись. Мать всегда твердила мне, что ты дурной человек, но я никогда не верил этому. Говорят, что ты не мог одолеть шотландцев; но разве ты один мог бы это совершить, будь ты даже Цезарем? Ведь виновны в этом они сами, бароны, и этот Мортимер, который обвиняет тебя, отец. Это они не умеют воевать. Мортимер сам признал, что справиться с Шотландией нам пока не под силу. Как же смеет он винить в этом тебя?

Мать говорит, что ты грешил против заповеди «не прелюбодействуй». Да разве она может упрекать в этом тебя, если сама спит с Мортимером? Ты был мужчиной, а мужчина не грешит, если изменяет жене, или грешит совсем немножко; жена – это другое дело.

Они и убили тебя, я знаю! Мне всё рассказали твои тюремщики, когда я велел вздёрнуть их на дыбу: это мать и проклятый Мортимер приказали погубить тебя такой страшной смертью. Я помню, как твоё тело привезли в Вестминстер – такое лицо, наверное, было у святого Варфоломея, хотя они уверяют, будто ты умер сам. Но это они убили тебя – страшась даже сказать, как!

Я не помню, каким ты был при жизни, а так хотел бы помнить! А мать не давала мне видеться с тобою, и сам ты тоже почему-то скрывался от нас. Но если ты так делал, значит, это было необходимо для Англии.

Когда мне сказали, что я буду королём, я обрадовался и не подумал, что ты ведь ещё жив. Прости меня за это! И я не сразу понял, когда ты умер, что теперь у меня нет отца, – ведь мать всегда говорила, что ты недостоин быть им, что у меня никогда и не было отца. И только дядя Эдмонд говорил о тебе хорошо, а я не слушал его тогда, увлечённый тем, что открылось предо мною, – королём Эдуардом Третьим. И дядю убили, пока я наблюдал турнир. А потом я сам заметил, что я не настоящий король, а настоящий – это Мортимер. Даже люди из его свиты были богаче одеты, чем мои. Я повторял ЕЙ, что не хочу этого, но она отвечала: «Роджер – наш самый преданный слуга». И я верил, и считал, что она действительно благодарна Мортимеру за то, что он помогал ей удерживать власть – ведь я ещё маленький, хотя только тебе и признаюсь в этом, отец. Я ещё не мог править, и меня никто не стал бы слушаться.

Но лорд Вильям Монтегью обо всём рассказал мне – и про мать с Мортимером, и про то, что они убили тебя. Я ничего не понял, но он каждый раз, когда мог видеть меня, твердил потихоньку всё то же. И это оказалось правдой, когда я допросил твоих тюремщиков.

Я верю, ты сейчас в раю и смотришь на меня. Ты увидишь, что я уже не так мал, как они думают. Сегодня я приказал схватить Мортимера, и после суда его повесят – я предупрежу судей, чтобы они ни в коем случае не приговорили его к отсечению головы. Его вздёрнут, как виллана. А матери я больше не могу верить, и не могу видеть её, раз она тебя убила. Пусть покинет Лондон и живёт где-нибудь далеко. А я – я покорю Шотландию и Ирландию, и Францию. И пусть все говорят – я прикажу так говорить! – «Это совершил сын великого Эдуарда Второго!» И, может быть, если ты будешь слышать это с небес, ты порадуешься за своего сына.