НЕЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ

 

Его высочеству Лиру, бывшему королю Британии,

и её величеству Корделии, королеве Галлии,

в тюрьму, совершенно секретно

 

   Зная ваш нрав – высокомерие отца и брезгливую гордость дочери – я имею основания опасаться, что вы, не читая, разорвёте это письмо – послание того Эдмунда Гластера, который разгромил ваши войска и пленил вас; у её величества имеются на то и некоторые иные основания. Тем не менее я не советовал бы вам так поступать; это не угроза, хотя вы в моих руках, и податель сего может предать вас смерти прежде, чем герцог Альбанский успеет вмешаться и предъявить обвинение одному – в государственной измене (с последующим заточением в Бедлам), а другой – во вторжении без объявленья войны в пределы Британии (с последующим тюремным заключением в надежде на выкуп королём Галлии). Впрочем, на последнее рассчитывать также не приходится – ниже будут изложены причины странного поведения галльского короля.

     Итак, вам пишет Эдмунд, усыновлённый бастард герцога Глостера (как мне стало известно, уже покойного) и наследник его титула. Враги мои, подобно вам, если нуждаются в выяснении истоков моего нрава (коварного, жестокого, мятежного и т.д. и т.п., не так ли?), как правило, объясняют это именно тем, что долгие годы я, старший отпрыск Глостера, был ущемлён в правах собственным отцом, который ещё подростком спровадил меня в Галлию – якобы для совершенствования в науках. Это была ошибка.

    Что ж, латынью я действительно овладел, постиг многие галльские наречия и германские языки, чувствуя, что такие познания могут оказаться необходимы тому, за чьей спиною стоят не два вельможных рода, а только один, и то готовый в любую минуту отречься от старого греха. Девять лет, девять долгих лет за Проливом, вдали от матери, которую Глостер даже не допускал в замок, от младшего брата – чистокровного наследника, от британского двора, от вас, госпожа – лишь однажды мне довелось встретиться с вами перед отбытием на чужбину, и вы, казалось, не заметили меня, а я, пятнадцатилетний мальчишка, запомнил навсегда… Впрочем, это были всего лишь пустые мечты переходного возраста – и ничем иным быть не могли.

    Тем не менее заморский студент был взыскан вниманием и милостью вашего будущего супруга, сперва дофина, а потом короля Галлии; я был приближен к его особе, к его канцелярии, его двору – между прочим, именно благодаря его сватовству и визиту в Британию к королю – ещё королю – Лиру Глостер решился, наконец, признать меня если не законным наследником, то хотя бы побочным сыном: всё-таки я возвратился в свите могущественного государя…

    Он умён, смел и благороден, король Галлии и ваш супруг, сударыня; он честный человек, кто иногда приводит к столь же печальным результатам, сколь и вздорность – прошу прощения – бывшего британского монарха; и он знает это. Во всяком случае, я оказался небесполезен ему, а мне с ним повезло чрезвычайно: там, в Лютеции, я понял, что совершенно необязательно иметь за собою череду чистопородных предков, чтобы быть хорошей охотничьей собакой; а затем уразумел и то, что достоинства такой собаки отнюдь не исчерпываются преданностью – ею можно пренебречь или оставить для дворняжек, борзой же необходимо уважать хозяина, умело делающего своё дело, чтобы верно служить ему. Впрочем, королю я был предан искренне – он снизошёл до меня, поднял из грязи, даже предлагал за казённый счёт отправить на Юг для повышения образования где-нибудь в Этрурии или Сицилии. (Совсем как Глостер – только тот отделывался от ненужного ему человека, а король хотел повысить ценность того, кто может ему пригодиться…). Туда я, однако, предусмотрительно не поехал – ни морем, ни через земли бургундского герцога, с которым галлы не слишком ладили, – зато постарался побольше узнать о событиях, происходящих в чужих странах; о реформах эллина Ликурга, о величественных гробницах и храмах египтян и не в последнюю очередь – о государственном перевороте в Альба Лонге.

   Этот переворот очень заинтересовал меня: в нём почудилось что-то знакомое. Принцесса рождает близнецов от неведомого отца, чуть ли не от самого Марса, а её отец, старый король, изгоняет дочь и бросает младенцев в лесу на произвол судьбы; те вырастают, вскормленные молоком волчицы, узнают о своём происхождении (или оно проявляет себя само), – и возвращают себе по праву принадлежащий престол и место в истории; потом один из них гибнет от руки другого, а этот другой, по имени Ромул, основывает многообещающий город… Не слишком ли много совпадений для бастарда-изгнанника, питаемого на чужбине млеком Французской Волчицы, или, если угодно, Марсовым Волком?..

   Правда, в меня в помине не было близнеца – мой младший брат, согласно закону, выше которого в то время могла оказаться только прихоть короля Лира, наследовал титул и земли, оказываясь тем самым в стане моих обидчиков – вместе со своим отцом. Да, Эдгар – мальчик добрый, благородный и неглупый, это я понимал: он согласился бы выплачивать мне некоторый пенсион, как выплачивал его отец моей матери. Но именно в силу своей незыблемой честности пред законом он ни за что не поступился бы тем, что причитается ему, не разделил бы имения, не нарушил майората – может быть, даже стал бы защищать закон против самовластия Лира…

    На это последнее мне и приходилось рассчитывать в ту пору, когда я осмелился отправить вам, сударыня, своё первое письмо – вам, любимице короля Лира, готового исполнить любой ваш каприз и расправиться с непокорившимся ему. Конечно, здесь был не только расчёт, но расчёт не мешал мне никогда. Никто не догадывался, что послания галльского монарха, в которых он столь пылко объяснялся в любви, написаны вот этой рукою – никто, кроме вас, уже знакомой с моим почерком по первому объяснению, перелетевшему пролив.

  Слишком поздно узнал я, что ваше величество проговорилось о нашей тайне самому неподходящему человеку – шуту Лира; а ведь только из этих вот строк, вероятно, вам станет известно, что не было человека в Британии, который был бы влюблён в вас горячее, чем этот несчастный, едва не умерший от огорчения после вашей опалы и отъезда. Или вы всё-таки знали об этом? Тогда вам должно быть известно и то, чего не ведаю я сам: куда делся шут после того, как вместе с королём и неизвестным (как выяснилось теперь – никем иным, как опальным Кентом) прибыл в вашу ставку в Довер? Если вы доживёте до следствия, которое собирается проводить герцог Альбанский, то, естественно, заявите, что шут был бургундским шпионом; учтите, что у меня имеется в запасе достаточно доводов, чтобы опровергнуть подобную напраслину – потому что и я, сложись судьба моя иначе, мог бы оказаться на его месте…

    Однако довольно об этом. Король – если он слушал вас, когда вы читали предшествующий абзац, если услышал и если ещё хоть что-то соображает, – знает теперь, почему вы столь охотно отправились в Лютецию, а не в Арелат. Теперь пора открыть ему ещё более удивительную загадку: почему вас, бесприданницу, всё же взял в жёны повелитель Галлии, идя тем самым на заведомый разрыв дипломатических отношений с Бургундцем и ставя под сильное сомнение союз с разгневанным Лиром? И ответ этот будет ещё любопытнее для почтенного старца.

    До поры до времени я обдумывал историю Ромула и Рема, как если бы они были сыновьями герцога Глостерского; неудивительно, что вскоре я стал прикидывать, как сложилась бы моя собственная судьба, родись я сыном не герцога Глостерского, а если не самого Марса – это было бы кощунство! – то какой-либо другой персоны, которая двадцать с лишним лет назад вела крайне беспорядочный образ жизни и в то же время находилась на недосягаемой для моей матери впоследствии высоте. Этими размышлениями я, как бы в шутку, поделился с королём Галлии; он, однако, принял их к сведению со всей серьёзностью. В результате, как только мы вступили на Британский берег и прежде чем отправиться к отцу в свите короля с подобающей торжественному случаю неторопливостью, я в сопровождении двух лиц бесспорно благородного происхождения, галла и британца, отправился к матери, в богадельню при храме Венеры Эссекской.

    Мою несчастную мать мы застали уже при смерти – во всяком случае, через несколько дней она скончалась, и у меня нет оснований предполагать, что причиною тому послужила нескромность кого-либо из свидетелей. В присутствии жрицы храма и упомянутых двух лиц я потребовал, чтобы она ответила мне, поклявшись Венерою и Юпитером, действительно ли я принадлежу к роду Глостера. «О нет, сын мой, – прошептала матушка, – Глостер – всего лишь слепец и развратник. Не от его семени ты зачат; отец твой – король Британии Лир, в чём и клянусь Юпитером и Венерою Эссекскими и Глостерскими». Признание сие зафиксировано письменно, заверено свидетелями и печатью храма и хранится в недосягаемом для вас, но лишь для меня и для короля Галлии месте. Я – первородный отпрыск мужеского пола короля Лира Британского и, за неимением других наследников того же пола и благородной крови, – единственный законный его преемник.

    Теперь вы понимаете, сударыня, почему Галла так мало заинтересовала утраченная вами часть королевства? у него под рукою уже был человек, который после акта отречения вашего (и своего) отца мог считаться королём всея Британии и притязать на тройной венец с большими правами, чем какая-либо особа вашего пола. Сообщу кстати, что и после этого повелитель Галлии, весьма обрадованный результатами наших изысканий, тайно продолжал расследование любовных связей Лира Британского; в течение месяца 14 молодых людей и девушке, согласно показаниям их матерей под самой страшной клятвою и с готовностью на суд божий посредством калёного железа, огня и воды, а также 29 подростков обоего пола, чьи матери не решились дать подобные гарантии, выявлено и зафиксировано нашими службами. Если герцог Альбанский или ваши сёстры собираются претендовать на Британскую корону, у них найдётся немало соперников, но старший из них – я.

    Вот так обстояли дела к тому времени, как Лир отрёкся от престола, я был официально усыновлён Гластером и принят ко двору, а вы, сударыня, стали королевой Галлии не только как дочь отрекшегося британского монарха, но и, не ведая о том, как единокровная сестра законного монарха сей страны. Но мне ещё предстояло занять положение, которое оказалось бы достаточной основой для дальнейших притязаний в самой Британии. Мой так называемый брат Эдгар попал в немилость у своего отца и бежал (ходят слухи, что он помешался, ходят и другие, не более опасные для меня). Мой так называемый отец, этот ослеплённый самомнением и убеждённостью в собственной неотразимости рогоносец, был и самым буквальным образом ослеплён по приказу герцога Корнуэлльского и вашей сестры Реганы. Эта последняя вступила в сговор с Гонерильей и добилась сначала сокращения дружины короля-отца, затем – свиты, а затем и его безумия. Одновременно обе сестры, сами не ведая о том, воспылали кровосмесительной страстью к своего и вашему брату; рад сообщить вам, что герцог Корнуэлл скончался не от царапины мечом (этот челядинец моего «отца», ранивший герцога, мне хорошо знаком – ему больше восьмидесяти лет и он хилого сложения от природы), а от тщательного ухода своей супруги. Я не удивлюсь, если ко времени получения вами этого письма за герцогом последует ещё кто-нибудь из наших родственником и свойственников. Мне не жаль никого из них – слишком много отнято было у меня с детства Глостером, Эдгаром, всеми этими герцогами и принцессами крови, и прежде всего – моим отцом, сидящим сейчас и раскачивающимся в такт чтению…

Мне жаль только вас, сударыня. Потому что чувство, диктовавшее те объяснения из Галлии и не имевшее, как вы убедились на месте их написания, ни малейшего отношения к тамошнему монарху, – чувство это, наперекор крови, до сих пор живо в моём сердце – сердце генерала Британской Союзной Армии, герцога Гластерского, тайного пэра Франции и грядущего короля Британии, Эдмунда I, сына Лира! Я хочу спасти вас, спасти вас, спасти – и не дать погубить себя. Я не собираюсь позволить себе ничего дурного, что мог бы осуществить человек, имеющий сейчас столько власти над вами и столько грехов на совести – вы моя сестра и моя королева, королева Галлии.

    Ведь это я вызвал депешей вашего супруга – одновременно с тем вестником, который вручил призыв о помощи от Кента или, как полагают некоторые, Эдгара, вам. Это я встретил его в Довере, загнав трёх коней по дороге туда и трёх – по дороге назад, в ставку Союзнической Армии. Это я предложил королю Галлии срочно отбыть назад в связи с беспорядками на юге и сведениями о тайном сговоре между Ромулом Римским и герцогом Бургундским – и он ушёл, оставив несколько сот не лучших своих ратников под командою недоумевающей супруги. Это я, наконец, поднял забрало среди боя, чтобы вы увидели моё лицо и прочли всё написанное на нём = и вы прочли, могу поклясться, потому и стали, рухнув без чувств, столь лёгкой добычей моих гвардейцев. И это я, в тот же момент, успел поймать тот ответный ваш взор, который никогда не смогу доказать перед людьми, но который видели боги; если бы не чувство, таившееся в нём, вы не попали бы в плен, если бы не это чувство, вы не читали бы сейчас этот длинный свиток, если бы не оно – мой воин, ожидающий сейчас у тюремных дверей, уже прикончил бы и вас, и вашего отца без суда и следствия, из алчной преданности своему генералу (который не худшим образом – вы не можете не признать этого – проявил себя сегодня в сражении).

    Венера свидетельница словам моим – Юпитер свидетель, что последующие слова говорит вам уже не лживый и доведённый судьбою до подлости и хитрости байстрюк Глостера, а ваш брат, честный рыцарь и грядущий король. Верьте им.

    Итак: я предлагаю вам вернуться к вашему супругу или представлять его интересы в Британии при моём дворе; последнее менее желательно как потому, что противно всем обычаям королевских браков, так и потому, что мне – а вы знаете, что и не мне одному, – такое соседство будет мучительно. Итак, вы снова займёте престол Галлии; герцогство Корнуэлльское лишилось владетеля бездетного и переходит к короне как выморочное; герцогство Альбанское лишится своего не позже завтрашнего рассвета; обе вдовы, ваши сёстры, перегрызут друг другу горло – полагаю, что у вас достаточно уже оснований не сомневаться в этом. Ваш супруг, возвратившись со всею военною силою, признает главу британской армии, Эдмунда сына Лира, законным монархом этой страны; я коронуюсь официально, британско-галлский союз скуёт весь Запад в единую неодолимую цепь. Мы с вашим супругом раздавим Бургундию; мы раздавим франков, Этрурию, Иберию; Рим станет нашим союзником, а если Ромул задумает воспрепятствовать этому, то будет раздавлен и он. Что касается нашего злосчастного отца, то ему будет обеспечено надлежащее содержание – я не желаю больше мстить, я не убийца более, но воин и король. Он будет жить где-нибудь в моих владениях со всеми удобствами, окружённый почестями, какие возможно оказать отрекшемуся и недееспособному монарху-безумцу. Вот один вариант, предлагаемый мною на ваше усмотрение.

   Второй бесконечно горше для нас обоих – но вы понимаете, что этого послания не должен увидеть никто. Вы погибнете, даже если это будет стоить мне дружбы с королём Галлии (хотя едва ли он пойдёт на войну с Британским Союзом или со мною теперь, после того как я разбил его отряды одним ударом моей гвардии, как в равном поединке, пока основные силы Альбанца и Реганы стояли поодаль, с мечами в ножнах). Естественно, что в этом случае по вашим стопам отправится и отец – к нему я не питаю больше ничего, кроме презрения, но он – помеха на моём пути; впрочем, если Лир признает меня своим сыном и наследником, у него появится шанс на спасение, но подобное признание в подобных устах может скорее повредить мне и уж во всяком случае не найдёт поддержки ни у Альбанца, ни у ваших сестёр или тех из них, кто останется в живых к тому времени. Нет, за жизнь Лира я в нынешнем положении ручаться не могу.

     В нынешнем? Нет-нет – вы ещё читаете этот свиток, вы ещё можете изменить его, вернуть себе престол, отцу – почёт, мне… я ничего не прошу у вас. Но послушайте моего совета, заклинаю вас! Я не хочу вашей гибели, тем более – от руки этого пса, который ждёт у дверей вашего решения. Если вы передадите ему эту грамоту, начертав на ней – ДА, и отошлёте ко мне назад – вы спасены, а я счастлив. Если моё предложение неприемлемо, если вам не жаль ни себя, ни отца, – о вашем муже или о вашем несчастном, как ни смешно это звучит, брате я не говорю, – то уничтожьте письмо, дабы оно не обесчестило наш род в глазах всех, кому попадётся в руки, и постарайтесь… постарайтесь… о Юпитер Британский, постарайтесь хотя бы, чтобы ваша кровь не обагрила недостойных рук этого сторожевого пса! Всё необходимое лежит под соломою в углу камеры… кинжал и верёвка… Но будьте благоразумны, ради всех богов, будьте благоразумны, возлюбленная моя!.. сестра.

 

Эдмунд, сын Лира Британского.