ИЗ РАДИАРДА КИПЛИНГА

БАЛЛАДА О ВОСТОКЕ И ЗАПАДЕ

Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток, не сойтись двоим никогда,

Пока не сойдутся небо с землей в день Страшного суда.

Но Востока нет и Запада нет, и грань их тоньше ножа,

Когда сильный сильному взглянет в лицо у самого рубежа.

Камал и двадцать его людей бежали в край немирной,

Кобылу полковника, гордость его, угнали они с собой,

Он сбил засов, в конюшню вошёл, вывел её чуть свет,

Сбрую сменил, подковы набил – и нет его как нет.

Но старший разведчик, полковничий сын, сказал своим людям так:

“Неужто мне не скажет никто, куда скрылся вор и враг?”

И встал сын сотника Мохаммед, почесав волосатую грудь:

“Кто может поймать тумана след, найдёт и Камала путь.

Он минет вечером Абазай, минет Бонэр на заре,

Но точно проедет у Форт-Бакло – чтоб жить или умереть.

И если ты полетишь в Форт-Бакло быстрее птичьих стай,

То нагонишь его, коль захочет Аллах, до въезда в теснину Джагай.

Но если Камал проехал Джагай, спеши повернуть коня:

Там вширь и вдаль Камалов край, и святые там не хранят.

Там справа утёс, слева утёс, тёрн и последний порог,

И лязгнет затвор, и щёлкнет курок, но невидим будет стрелок”.

Полковничий сын оседлал коня, вороней, чем ночь, скакуна:

Жарче меди рот, жарче пекла грудь, крепче виселицы спина.

Полковничий сын – у Форта-Бакло, его приглашают поесть;

Но кто конокраду спешит вослед, тому недосуг присесть.

Опять в седло – и от Форт-Бакло, быстрее птичьих стай,

И вот увидал кобылу отца у самой теснины Джагай.

И вор Камал на кобыле скакал, путь держа на восток;

Белок ее глаз был виден как раз, когда он нажал курок.

Он выстрелил раз, он выстрелил два, но свистнули пули вбок.

Камал сказал: “Армейский стрелок, а вот каков ездок?”

Словно дьяволы пыли в ущелье взмыли, расправили два крыла.

Как ветер степной, летел вороной, кобыла неслась, как стрела.

Вороной задыхался, и грыз мундштук, и вскидывался лбом,

Но кобыла поигрывала уздой, как барышня платком.

Вот справа утёс, слева утёс, тёрн и последний порог,

Трижды лязгнул затвор, трижды щёлкнул курок, но нигде не виден стрелок.

Стуком копыт поздний месяц сбит, в стуке копыт встал день.

Вороной несётся, как раненый бык, а кобыла – как юный олень.

И упал вороной в водопад под горой, споткнувшись на всём скаку,

И тогда Камал кобылу сдержал и встать помог седоку.

И выбил Камал у него пистолет, не дав себя взять на прицел.

“Слишком долго, – сказал, – тебя я жалел, слишком долго ты ехал цел.

Ты не найдёшь на двадцать миль ни скалы, ни куста, ни пня,

Где в тебя не целил бы человек, готовый на всё для меня.

Если бы поводом я тряхнул, если б взмахнул рукой,

То к ночи б шакал здесь пировал под молодой луной.

Если бы голову я склонил и поднял её опять,

Голодный стервятник наелся бы так, что долго б не смог летать”.

С усмешкой ответил полковничий сын: “Корми их, запрета нет,

Но прежде чем пир затевать, сочти, во что обойдётся обед.

И если тысяча сабель придёт, чтоб справить тризну по мне,

Пожалуй, станет шакалий пир не по твоей казне.

Копыта вытопчут ниву твою, солдатам пойдёт зерно,

Дом подожгут, перережут скот и людей твоих заодно.

И если это цена по тебе, а братцам хочется есть –

Шакал с собакою родня, – лай и скликай их здесь!

А если не по карману цена и жаль зерна для солдат,

Мне возврати кобылу отца, а я уж пробьюсь назад”.

Камал за локоть схватил его, как только тот умолк:

“Не будем толковать о псах – здесь встретились волк и волк.

Пусть буду здесь я землю есть, коль держу на тебя я зло,

Вести поутру со смертью игру что тебя привело?”

Легко ответил полковничий сын: “Кровь предков в груди моей:

Теперь бери кобылу отца – ты достоин скакать на ней!”

Кобыла потёрлась ему о грудь, и вздохнул полковничий сын.

“Нас двое сильных, – сказал Камал, – но младший ей господин.

Пусть примет мой дар – турецкий чапрак и подседельный ковёр,

Подпругу, седло, узду с бирюзой и пару серебряных шпор”.

Полковничий сын достал пистолет и подал твёрдой рукой:

Один пистолет ты отбил у врага – от друга прими другой!” –

“Дар за дар, – отвечал Камал, – так Бог и я сам велю:

Отец твой сына ко мне послал – я сына к нему пошлю!”

Он трижды свистнул, и этот свист летел ещё по горам,

Как с гор сбежал и встал его сын, как копьё боевое, прям.

“Вот твой хозяин, – сказал Камал, – он достоин был спорить со мной,

И будешь ездить ты с ним всегда, неразлучный, как щит с рукой.

Покуда я или смерть твоя не снимут клятву мою,

Больше жизни его храни – в доме или в бою.

Ты будешь есть королевин хлеб, кто враг ей – враг и тебе,

И ты разрушишь отцовский дом, чтоб мира добиться в борьбе.

И будешь с разведчиками ходить, присягу свою храня,

И сотню солдат получишь в отряд в день, когда вздёрнут меня”.

Они взглянули друг другу в глаза, и не был во взорах страх.

На хлебе и соли они поклялись, как клянутся в горных краях,

Смешавши кровь, они поклялись на огне и прахе могил,

На хайберском клинке, на его черенке именем Бога Cил.

И сел на кобылу полковничий сын, на коня сел Камалов сын,

И двое приехали в Форт-Бакло, где ждан был лишь один.

Им навстречу блеснуло двадцать клинков, как к казармам подъехали вновь,

И каждый готов был саблей своей разбрызнуть горскую кровь.

“Ни с места! – крикнул полковничий сын, – смирно! шашки к бедру!

За вором прочь я скакал в эту ночь – и друга привёл поутру!”

Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток, не сойтись двоим никогда,

Пока не сойдутся небо с землёй в день Страшного суда.

Но Востока нет и Запада нет, и грань их тоньше ножа,

Когда сильный сильному взглянет в лицо у самого рубежа.

ХАДРАМАУТЕЦ

Что за сердце у христианина? В чём он ищет добра?

Что его мера, что его вес? Когда у него пора

Для смеха, резни и милости? Что за дьяволы его шлют,

Когда он приходит бить нас? Нет, я его не люблю.

Он над странниками смеётся. Он заходит без спросу в дом –

Заходит в шапке, обутый. Обнимается со смешком,

Спрашивает о домочадцах (у нас для них нет имён)…

Не дал Аллах ему стыда и не даровал Закон!

Так что дело тут не в Пустыне. Он, плача, ко мне пришёл,

Скрываясь от кровной мести – я дал ему кров и стол.

Да, хотя он и был убийцей, я принял его как брат.

Но его породил сам Дьявол, и тут я не виноват!

Он был похож на макаку, распущен, неряшлив, потел,

Болтал языком и всем телом. Было мерзко, но я терпел.

Всё, что он в душе своей думал, голосило с его лица,

Как лягушка в болотной луже. Но я терпел до конца.

Я молчал и бороду гладил, сидя перед ним у окна,

А его душа для молчанья и в беде была слишком мутна.

Я дал ему выспаться мирно, я твердил себе: «Он устал» –

Он проснулся, и захихикал, и сорокой застрекотал…

Почему я с ним так обошёлся? Он принёс бесчестье в мой дом.

И я оседлал свою лошадь, чтоб его усадить верхом.

Я кормил его рисом и мясом – он травил меня смехом своим.

И когда он вышел из двери, я взял меч и шагнул за ним.

Он был пьян, он был гаже, чем пьяный, насмехаючись надо мной…

Вот поэтому я и убил его в ту ночь под большой луной.

САПОГИ

(Пехота в Африке)

Ать-два-ать-два – топаем по Африке.

Марш-марш-марш-марш – без конца по Африке.