ПОЭМА О МОРЕ

​

ЛАДЬЯ

У пристани качается ладья,
И в шахматы на палубе играют,
А с берега на игроков глядит
Прозрачно-золотистыми глазами
Светловолосый мальчик. На доске
Епископы и рыцари и башни
И короли сражаются и гибнут,
А королева всех сильней.
Он смотрит,
Разгадывая таинства ходов,
Оценивая силы полководцев,
Пытаясь уловить, какой ценой
Победа достигается - пока
Он не одерживал побед, и нету
В душе его печали по венцу
Украденному.
А купец заморский

От поля разграфлённого чело
Подняв, ему приветно улыбнулся:
"Играете ли, сударь?" Тот смущён,
И под загаром золотистым кровь
К щекам прихлынула:"Я не умею".-
"И я когда-то тоже не умел,
И нету никого, кто с колыбели
Постиг игру, науки не касаясь;
Идите к нам - научим". И по сходням
Под парус клетчатый ступает мальчик,
А волны зыбко ходят под настилом,
Зелёные, как дальние глаза,
Невиданные им.
Он сел за доску,
И пальцы кость резную ощутили,
Нагретую весёлым летним солнцем;
И, сделав ход, он словно позабыл
И дом, и хлеб, и молоко, и мёд,
И всё, что было дорого доселе.
Распахнуто расчерченное поле,
И белые фигуры под рукой
Краснеют, и дрожит доска земли,
И начинается скитанье пешек
И королей - как рыцарский роман,
Покуда не имеющий названья.
"Ты многое уже умеешь, парень -
Ученье впрок; вот это королева,
А это рыцарь. Крайние фигуры
Кто называет Рок, кто - Птица Рок,
Кто - Замок, кто - Ладья; а впрочем, это
Одно и то же: всякая ладья - 
Рок и судьба далёкого пути.
Играй!" - "Простите, сударь, нету ставки..."-
"Неверно, мальчик, денег здесь не надо,
Другие ставки определены,
Но всё равно - не мной и не тобою.
Пора!"
Под пальцами диагонали
Дрожат, как струны золотистой арфы,
Как струны дальнего дождя, как свет
Сполохов алых или белых в небе
Над родиной норвежского купца -
И мальчик слышит этот перезвон
Ещё не выдуманных клавикордов,
И музыка слагается сама,
А сквозь неё зарницами мелькает
Наставника спокойный голос: " Пешка
Идёт вперёд, и если суждено
Достигнуть ей последнего предела,
Она становится любой фигурой
За исключеньем короля".- "А им?"-
"А им не суждено; да и не нужно.
Король всегда бывает обречён -
Иначе бы и не было игры;
Его тоска и зависть тяжелее
Любой. Безумный рыцарь по доске
Летает, и сбивается с пути,
И с чёрного квадрата попадает
На белый, чтобы снова очутиться
На чёрном; впрочем, даже королева,
Премудрая и сильная, не может 
Идти его путём. Но если пешка
Достигла грани и оборотилась
Тем белым рыцарем, скитальцем боя -
Она уже не станет королевой..." -
"Я не встречал ни разу королев,
А рыцарей видал. Мой воспитатель
Сам рыцарь, только он не настоящий - 
Не носит лат и не погиб". - «Ещё 
Увидишь королеву, паренёк –
Хотя кто знает, будешь ли ты рад».
Игра идёт, и мальчик полонён, 
Двуцветные пути его влекут
По полю, так что он не замечает, 
Как убирают сходни, как скрипит
Под цепью ворот, и когтистый якорь
Вползает к борту символом надежды,
А ветер, влажный и солёный ветер,
Как чьи-то кудри, бьётся в паруса
И гонит судно в море, в море, в море…
Король с ладьёй меняются местами,
И гибнут рыцари и пехотинцы,
И замки рушатся, и Птица Рок
Крылом незримым парус надувает,
И гибнет королева. «Вечный шах,
Игре конец, и нету никому
Победы – иногда и так бывает.
Ты рад?» - «Я рад… Но где же берег, сударь?» -
«К другому берегу теперь наш путь,
К последнему большому рубежу
Тугому, где ты сам увидишь скоро 
И короля, и королеву». – «Правда?» –
«Конечно».
Мальчик отрывает взгляд
От шахматной волны и видит – волны,
Зелёные и серые, и луч,
Скользящий по валам блестящей птицей,
И мачту, и купцов, и окоём
Распахнутый, пустынный, ненадёжный – 
А берега не видно. Он стоит,
И по обводу барабанят пальцы
Тот странный ритм, который был услышан
Им в шахматной игре, и бьёт в лицо
Холодный синий плащ, и по щекам
Стекают брызги горькие. Он смотрит
На горизонт – и вдруг воспоминанье
Мелькает, словно тень от облаков
На волнах; незнакомый прежде меч,
Огромней молнии, отсёк его 
От берега незримого, и нету
Сил выдержать сияние клинка,
И солоно во рту, как будто выпил
Диковинного зелья, или крови,
А на плече лежит рука купца:
«Ход сделан. Начинается игра,
Хотя ты можешь сдаться». – «Я не сдамся». –
«Тогда иди в свой сон – он будет сниться
Века, как снился до тебя века,
И всё-таки – он твой. Держись, Иосиф!»
Откинув прядь со лба, он поднимает 
На спутника прозрачные глаза:
«Я не Иосиф». – «Ну, а кто же ты?» -
« Меня зовут Тристан». – «Ну, пусть Тристан».
А ветер гонит по морю ладью,
И песней бьётся в парус – этот парус
И бел, и чёрен сразу.
«Пусть – Тристан».

 

КОРОЛЕВА

Я не знала сама (то беда иль вина?), чем чаша моя полна:
Приворотное зелье иль чёрный яд – да не всё ли оно равно?
Может, просто ударила через борт солёным крылом волна – 
И снова ушла на дно…

Он отпил половину и отдал мне (а свет дрожал в вышине),
И я приняла, и я допила – отраву ли, приворот?
И увидела снова, как едет он от берега на коне – 
Как будто солнце из вод…

И с последним глотком я узнала о том, что уже полюбила его,
А когда он вручил меня королю, поняла: любит и он – 
И тогда захлестнуло меня, как вал, скорбное торжество;
А король – это просто сон…

Но любое зелье знает свой срок – уж так положил Бог,
И я все эти три года ждала: скоро придёт отлив;
А он сказал: «Я тебя любил – сильно, как только мог,
И так – покуда я жив».

И снова прилив, и снова отлив, и снова ещё прилив,
А мы с тобою в лодке одной, и нам ни к чему венец,
(Но ветер хохочет над головой: «Королеве не быть вдовой!»
И на наших губах оседает соль, и стонет во сне король,
И всему приходит конец…)

 

​

РЫЦАРЬ

По вершинам гуляет лёгкий ветер,
Проплывают, не отражаясь, тучи;
Редким бисером алой земляники
Вышиты травы.

Белый всадник неспешно едет лесом,
Белый щит его лишь крестом означен,
И никто его имени не знает,
Края родного.

За спиной его – дальняя дорога,
За спиною – и озеро, и башня,
Отражённая в нём, а под ногами –
Та же дорога.

Ах, как долго скитается по свету, 
По огромному свету белый всадник
В ясных латах, в невидимом сиянье,
В поисках Чаши.

Под дождём его латы не ржавеют,
Под лучами шлем его не меркнет – 
Он забыл короля и королеву,
Помнит иное.

Конь идёт по траве, как струг по волнам,
Чуть звеня золочёною уздечкой,
А шагов его спящие не слышат,
Тени не видят.

Двое спят, как на бархатной постели,
И не будят двоих лучи рассвета,
И не будит двоих полудня пенье:
Очень устали.

В головах у них – щит, копьё и латы,
А в ногах у них сложена одежда,
А на ветке висит над ними арфа,
Словно икона.

Смотрит всадник, и хмурит всадник брови:
Не одна, видно, чаша их питает – 
Этих спящих, и долгого скитальца
В поисках тщетных.

Меч горит над перчаткою кольчужной,
Птиц пугая и отблески колебля,
И вонзается в землю между спящих,
Тонкий и звонкий.

Едет прочь белый всадник, забывая
Тех, оставшихся за его спиною – 
И не знает, что не найдёт он чаши,
Как не старайся;

И не знает, что снова воротиться
К той же башне, кругом объехав землю
И полюбит свою же королеву,
Очень полюбит;

И не знает, что многие погибнут
От руки его – алой, а не белой,
Потому что лишь в шахматах фигуры
Цвет сохраняют…

Двое спят и пока не знают,
Кто рассёк их пути уже на веки,
И не знают, кто после их увидел,
Тоже уехал.

Меч блестит, словно риза у святого,
И на дереве дрозд щебечет песню,
А над лесом гуляет прежний ветер – 
Влажно-солёный.


КОРОЛЬ

Мой лучший, мой чистый, мой верный – да, верный, несмотря ни на что!
Тебя принесло ко мне море и унесло тоже – море.
Дробное солнце над башней сеется сквозь решето
И сердце моё, и твоё, и её… Сквозь решето
Жизни сеется наше горе.

Когда ты приплыл, белый, как чайка, печальный, как наша земля,
Я подумал, что вижу сон, что вижу себя во сне я-
Не возложившего на чело ненужный сан короля,
Стальною звонкою шпорой поправшего змея – 
Но это был ты, а не я.

Когда ты касался арфы, я был в ней, я был ею – 
Помнишь, как южный мальчик, юный рыцарь играл королю?
И струна была – ласковый повод, повод наоборот – он шею
Освобождал мою…
Но я вас обоих люблю,
Обоих, единственный друг мой, и вы для меня едины,
Какой бы лживый клинок меж ваших тел не лежал.
И, может быть, ты мне дороже – она не дала мне сына,
А ты ведь стал моим сыном – и вновь от меня бежал,
Ибо ей мил ты, а не я.

Это не ревность, это не суд – о, как я её понимаю!
Ты – это арфа и сталь, я – золотая цепь,
Но нельзя утечь за водой, уносящей зеркальную стаю
Чаек, их крылья, их клик в морскую зелёную степь…
Солнце и землю море роднит, а я – только камень, препона
На вашем пути, замок, что вашу арку свёл,
Но помнишь? Камни когда-то тоже слушались струнного звона,
И рядом с твоею арфой что стоит моя корона? – 
И это ты знал – и не принял венца – и с нею в море ушёл:
Ведь и морю мил ты, а не я.

Он прирос, окаянный венец, раскалённый венец, не сбросишь
С головы, не стряхнёшь, не подаришь и не предашь – 
Только ты его мог бы принять – но ты умён, ты не просишь,
Ты иного просишь, мой мальчик, - не мой уже, нет, а наш,
Потому что она – это я,

Только этого ты не поймёшь, не узнаешь, нет, не узнаешь,
Как и то, что с тех самых пор я слышу только отлив,
Как и то, что болью моей ты живёшь, поёшь и страдаешь,
Как и то, что в тебе, лишь в тебе, я останусь жив,
Как и то, что ты – это я.

 

​

ЕПИСКОП
(Молитва Рыцаря)

Боже, Создатель Морей и по ним рассеянной суши!
Помню: не мир, но меч – свет, рассекающий свет,
Жар, разлучая тела, соединяющий души – 
Вот стою пред Тобой. Вот, даю свой ответ.

Загнан Комельский олень; трубит; совести псами
Горше клинков уязвлён; жизнь не в жизнь, путь не в путь.
Мчался в лес – не ушёл, настигнут Твоими глазами:
Вновь меня изнутри море ударило в грудь.

Искры и пена, Господь! Зелёные искры и пена!
Солнце, пронзившее вал! Правда, взорвавшая сон!
Зелье родило любовь, Любовь родила измену – 
Знаю, я не прощён – и не хочу быть прощён.

Вот – последняя грань и прыжок на чёрное поле,
Вот – дорога назад, вал, сокрушающий вал!
Знаешь, ведь я полюбил не от зелья – по собственной воле,
Днесь любовью любовь – по Твоей я попрал.

Тысячеокое море, ладья проклятая наша,
Тщетна ли будет узда, правит всадник иль конь?
Господи, видно, тогда испил хмельную я чашу – 
Горькую время испить, трезвый вздохнуть огонь.

Видишь, Господи – спит, и меч крестом осеняет,
И не знает она, что от неё – от себя – 
Дай-то сил, чтоб к Тебе – Комельский олень убегает,
Её – прости, но – любя, себя – уже не любя!


МАТ

Встань, постылая, поднимись на башню,
развей по ветру
двуцветные, крашенные кудри,
посмотри, не плывёт ли та, другая – 
Первая,
возлюбленная, целительница
(и я бы исцелила, поверь –
но он не хочет поверить).

Море точит бретонские скалы,
женщина стоит, как над ямой оркестра,
слушая волны.
Солнце тонет за горизонтом,
кровавый след ползёт к берегу,
чёрный абрис корабля – ближе.
Женщина смотрит на дальний парус,
женщина ловит цвет
(бедный отец!)
И видит то, чего хочет и боится – 
чёрный на красном.

Она спускается (шестьдесят четыре ступени)
к постели седого Тристана
близь разграфлённой доски.
Пальцы рыцаря перекатывают пешку,
лицо ждёт,
сердце слушает мор.
«Ну?» - «Плывёт». – «Какой?» -
И женщина чувствует – не та, другая, - 
только она сейчас может мужа
спасти радостью, убить горем.
«Белый».

Он привстаёт, рука скользит по доске,
кровь колотит в уши прибоем,
глаза от радости вновь золотые
(плавят и жгут её).
Он улыбается.
Море бьёт о бретонский берег
Он поднимается, чтобы подойти к бойнице
и увидеть парус
(она знает – чёрный,
но разве его удержишь?)

Не дойдя,
Тристан шатается – 
кровь прорывает губы –
рассыпается на квадраты задетая тавлея –
волны вновь качаю пустое тело – 
и оно
медленно падает
на каменные,
расчерченные плиты.

Женщина опускается рядом,
целует кровавую улыбку,
чувствуя, как стынут губы,
не слыша скрипа сходен,
шагов соперницы,
её крика
и другого крика, дальнего, запроливного - 
не слыша ничего – 
только море.

А море не плачет:
оно знало, что будет,
и что оно – останется,
даже когда позабудут
всё;
и солнце гаснет и тонет,
чтобы завтра
снова 
взойти.

​

​

​

​

Стихи, не вошедшие в «Поэму о море»

​

​

ПЕШКА

…А когда мы сошли на берег, королева шепнула мне:
«Это ты напутала с чашей – искупи же свою вину».
Я надела алое платье и её золотой венец,
Потому что мне так велели, в первый день на чужой земле.

Остроухий король подъехал, соскочил с коня на песок,
И сперва он обнял Тристана; а потом подошёл ко мне
И с поклоном мне подал руку, и провёл меня в свой чертог,
И сидел, на меня не глядя, весь клубящийся долгий пир.

Я лежала под душной шкурой и не знала, что говорить,
И ждала его, и боялась, и горела чужим огнём,
А король кусал себе руку, так что кровь оросила мех,
И вставал, и опять ложился, и не прикоснулся ко мне.

Он промолвил: «Прости, Изольда, я, наверное, слишком пьян»,
И беспомощно улыбнулся, и тогда я всё поняла,
Но на всякий случай спросила: «Государь, это был Тристан?»
Ничего король не ответил – и не стоило отвечать.

А наутро алое платье королева надела вновь,
Ни о чём меня не спросила и услала подальше с глаз.
А под вечер явилась стража, отвели меня в тёмный лес,
Поглумились, да не убили, и оставили всю в крови.

А потом пришла королева – алой птицей в синем бору,
И сказала: «Мне передали – но теперь уже всё равно.
Извини меня, оставайся, я что хочешь тебе отдам» –
И тогда я и рассмеялась ей в заплаканное лицо.

Я вернулась в корнельский замок, и никто меня не узнал,
И я видела, всё, что сталось, и я делала, что должна,
Только дважды ещё приснились мне то платье и тот венец,
Только каждую ночь мне снится остроухий горький король.


* * *

Трава темнеет бурыми пятнами,
Доспех впервые налился тяжестью,
Пришёл на сильного сильнейший –
Не проклинаю тебя, убийца.

Не видеть больше синей Ирландии,
Не чуять больше ветра над башнею –
Убит за морем чужеземцем,
В землю чужую, как кровь, впитаюсь.

Тебе, мальчишка – это наследие:
Мои драконы ждут победителя,
Мои не пройдены дороги,
Я для сестры не нашёл короны.

Клинка осколок – памятью в черепе:
Моей стезёю плыть тебе к западу –
Ирландии и Корнуолла
Переплетутся ещё деревья.

Ослепло небо, и рук не чувствую.
Не проклинаю – не за что, незачем:
Осилив сильного, сильнейший
Сам пробуждает своё проклятье.

​