ИСПЫТАНИЕ РОДИНЫ

Пьеса в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ЗЕВС ГРОМОВЕРЖЕЦ, главный олимпийский бог,

председатель Совета Двенадцати

ГЕРМЕС, его сын, бог на все руки

ГАНИМЕД, фаворит Зевса, троянский подросток,

которого тот некогда похитил и сделал своим виночерпием на Олимпе

ПРИАМ, старый царь Трои

КАССАНДРА, его дочь, пророчица, которой никто не верит

Действие происходит на горе Олимпе, резиденции богов, и в городе Трое, столице Приама, в последний месяц Троянской войны

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

​

ОЛИМП

(Олимп, божья гора. На выступе её, свесив ноги в облако, сидит с невесёлым видом ГАНИМЕД – сейчас он выглядит лет на 13–14. Торопливо входит ГЕРМЕС с жезлом подмышкой, озирается и подходит к мальчику)

ГЕРМЕС. Слушай, Ганимед, где ты пропадаешь? Я с ног сбился, Зевс беспокоится, куда ты подевался, не случилось ли чего – как тогда с Фаэтоном? Или правда случилось? Что-то ты зарёванный.

ГАНИМЕД. Я не зарёванный. Но я ходил смотреть на Трою.

ГЕРМЕС. Нашёл на что любоваться! Это Арес, что ли, тебя зазвал? Ну и напрасно. Ничего там нет хорошего, а в твоём возрасте лучше вообще об этом не думать.

ГАНИМЕД. Я не могу не думать, Гермес. Это всё-таки моя родина.

ГЕРМЕС. Знаешь, Ганимед, нам, богам, лучше не помнить, где мы родились. Я уже забыл. А то плохо справлялся бы со своими обязанностями.

ГАНИМЕД. Но у меня же нет таких обязанностей.

ГЕРМЕС. Ну, у всех есть. Задумаешься о Трое и расплескаешь какой-нибудь громокипящий кубок. А когда нектар проливается на землю, получается скверно: вот с Танталом, например, была история…

ГАНИМЕД. Да бог с ним, с кубком! Меня же устроили тогда официантом только чтобы Гера не злилась.

ГЕРМЕС. Н-да… Мой отец, конечно, мудр, но все его беды – и, к сожалению, не только его, – из-за того, что он недооценивает проницательность своей супруги. Ну да бог с ними, с обязанностями, мне тоже больше нравится сидеть этаким отдыхающим Гермесом; но смотреть на Троянскую войну – скверный отдых.

ГАНИМЕД. Совсем не отдых. Мне страшно жалко Трою. Слушай, Гермес, скажи мне: ну неужели нельзя было обойтись без этой проклятой войны? Ну кому она нужна?

ГЕРМЕС. А я и не заметил, как ты вырос, Ганимед, – вон уже политикой интересуешься, а на вид всё такой же, как когда тебя орёл принёс.

ГАНИМЕД. Я не политикой, я Троей. Зачем вообще нужно всё это?

ГЕРМЕС. Как бы тебе объяснить… Понимаешь, приятель, людей развелось слишком много, и на земле стало тесно и голодно – это называется демографический кризис. И когда Мать-Земля подала на Олимп жалобу, что ей тяжело, нельзя было не принять мер. Посейдон вообще хотел потоп устроить и всех смыть, хорошо, Афина заступилась. Ну, вот тогда Арес и предложил на Совете Двенадцати: устроить большую войну. Всё-таки меньше народу погибнет. И большинством голосов его предложение утвердили. Это правда было необходимо, паренёк, даже Дионис и Деметра не спорили, а они людей больше всех любят, но и про кризис тоже лучше всех понимают, так что при голосовании воздержались.

ГАНИМЕД. Ну, может, это и так, не знаю… Но почему именно Троя?

ГЕРМЕС. Потому что она самая сильная после упадка Крита. Ни против какой другой страны столько народу не пошло бы, вон на Фивы в своё время еле семеро набралось; и ни один город столько не продержался бы. Хотя, скажу тебе по секрету, я тоже считаю, что война затянулась. Даже людям она надоела, они чуть не заключили мир, да Аполлон помешал, заставил этого Париса Троянского застрелить во время мирных переговоров Ахилла. Очень он твоих троянцев любит, ещё с тех пор, как стены Илиона возводил на пару с Посейдоном. Ну, правда, сам дядюшка именно поэтому твой город терпеть не может, – не из-за того, что работать пришлось, а потому, что работать наравне с младшим. Он же вообще очень гордый, и на строительство это его сослали за какую-то там политическую историю – не поладили они с Зевсом.

ГАНИМЕД. А что случилось? Из-за чего?

ГЕРМЕС. Не знаю и знать не хочу. Это всё быльём поросло. Посейдон давно с Зевсом помирился, а с тех пор как родились Диоскуры, мореходы и конники, вообще с ним душа в душу живёт. Может, если б не он, война бы уже кончилась. А впрочем, какого лешего я тебе всё это рассказываю? Проболтаешься ещё Зевсу, мне же и влетит, а я ведь о нашем олимпийском престиже забочусь. Ничего хорошего из этой войны не выходит. Пора наступить победному концу.

ГАНИМЕД. А кто победит?

ГЕРМЕС. Вроде запланировано, что данайцы спалят Трою, а сами на обратном пути попадут в шторм – Посейдон обижался, что он никак не может лично поучаствовать в этом мероприятии.

ГАНИМЕД. Ну какое же это мероприятие – война, как ты можешь так!..

ГЕРМЕС. Для нас, богов, – мероприятие, ну, а для тех, внизу, понятно, нет. Но ведь нужно.

ГАНИМЕД. А почему именно Троя должна быть разрушена? Я не хочу! Это мой город!

ГЕРМЕС. Ну-ну, паренёк, перестань. Позволил же Дионис Эпигонам разорить Фивы, потому что так было необходимо, а это его родина.

ГАНИМЕД (упрямо). А вот Аполлон за свои Дельфы горой стоит.

ГЕРМЕС. Так это не его родина, а его удел, он там подвиги совершал; а Делос этот, где он родился, никому даром не нужен. Ты ведь вроде никаких подвигов в Трое не успел совершить?

ГАНИМЕД. Ну, я же маленький был. А что, из-за этого выбрали Трою? Если бы я что-нибудь там совершил, её тоже объявили бы заповедником, как Дельфы?

ГЕРМЕС. Да нет, вряд ли.

ГАНИМЕД. Что – вряд ли? Я же понимаю, её выбрали не потому просто, что сильная, мало ли сильных. Просто Афина не разрешила трогать свой город, Посейдон ­– Коринф, Зевс – Крит, а я что, я не член Совета Двенадцати и никогда не буду, даже Геракл не стал, выходит, мою страну можно разорять? Это же неправильно!

ГЕРМЕС. Да вообще правильно разорять трудно. Ты думаешь, мне всё это по вкусу? Да по всему миру торговля захирела из-за этой войны, а ругают кого, Совет Двенадцати? Дудки, лично меня, покровителя торговли. А что я могу сделать? У меня и без войны хлопот полно, бегаю, высунув язык… Кроме меня да Гелиоса все где-нибудь могут присесть и дух перевести, а мы как белка в колесе. Но – нужно, раз Совет так решил.

ГАНИМЕД. Какое мне дело, как там Совет решил! Всё равно, если Зевс захочет кончить войну и чтобы греков разбили, так и получится. Я заставлю его, или уйду обратно, бог с ним, с бессмертием. Мне же в Трое молятся, наверно, об избавлении, а я ничего не делаю – стыдно!

(Входит озабоченный ЗЕВС, увидев Ганимеда, бросается к нему)

ЗЕВС. Ганимед, мальчик мой, наконец-то нашёлся! Я всё на Олимпе обшарил, Геба, Ирида, Гермес вон с ног сбились, а ты прячешься! Ты что, обиделся на меня? Или Гера опять что-нибудь выкинула? Я только что от неё, еле жив. Старая стерва! Ну, да ладно, что она тебе такого наговорила?

ГАНИМЕД. Ничего она мне не говорила, стану я её слушать. Зевс, у меня к тебе просьба, обещай, что исполнишь!

ЗЕВС. Конечно, обе… нет, мой мальчик, не обещаю наобум, скажи, в чём дело. Если только это возможно – всё сделаю.

ГАНИМЕД. Пусть троянцы немедленно разобьют греков и кончат войну!

(Пауза)

ЗЕВС. Так, Ганимед, любопытно… и ты туда же. Ну-ка, посмотри мне в глаза!

ГЕРМЕС. Отец, осторожней, вспомни, что вышло с Семелой.

ЗЕВС. Ничего, он бессмертный. Ну, Ганимед, скажи честно: это всё Аполлон тебя надоумил? Ещё бы, у него в Трое свои дела, бабы какие-то, и вообще – чтобы мне назло. Ведь он просто ради того, чтобы мне досадить, Ганимед, понимаешь? Все эти его разговоры о гуманности – чушь, не слишком-то он гуманен, вон что с Ниобеей сделал и с остальными… Он всегда против меня был, мальчишка, щенок рыжий, наследником себя вообразил! Не будет у меня наследников, не нуждаюсь! Гордец, это он потому, что тогда на заседании по демографическим вопросам его проект насчёт чумы отклонили. Всё время воду мутит, агитирует, а теперь и вовсе с младенцем связался!

ГАНИМЕД. Я не младенец, Зевс. И никакого дела я с Аполлоном не имел и иметь не желаю. Он ни тебя не любит, ни людей, а я – люблю. И из всех людей больше всего троянцев, и не хочу, чтобы их перебили. Они в меня верят.

ЗЕВС. Насчет Аполлона – правильно, ребятам с ним вообще не стоит иметь дело – вон, Гиацинт, Кипарис… девчонка та, Дафна. Ты добрый мальчик, Ганимед, и это очень хорошо, я совсем не сержусь, если ты говоришь честно, но не притворяйся, будто ты сам додумался насчет этой просьбы.

ГАНИМЕД. Нет, сам.

ЗЕВС. А не Афродита ли это подстроила? Всё-таки у тебя здесь, на Олимпе, её мальчишка – единственный сверстник, хотя, кстати, я ещё раз замечу, что мне эта ваша дружба очень не по душе. Этот Эрот слишком много себе позволяет. А Афродита – самая коварная богиня, пустила слух – ты знаешь, Гермес? – что-де родилась из крови Урана и морской пены, в тётки мне набивается. Ну а если и так, то разве смогла бы она то, что смог я? Теперь вот с войною вмешивается в чужое дело – чёрт знает что, тайная титанида в сердце Олимпа! Из-за того, что этот самый Парис её королевой красоты признал, все планы срывает… Ох уж эти бабы!

ГЕРМЕС. Ну, отец, ведь после того, как её ранил тот грек, Диомед, она больше не лезет в войну.

ЗЕВС. Не лезет? Да я только что от Геры, и ты знаешь, что моя жёнушка говорит? Что её, Афродитиными, стараниями в греческих тылах началось бог весть что, жёны мужей забыли, Еленина сестра, жена их вождя, открыто живёт с любовником, жены критского царя, мессенского, этолийского – все кроме одной, с какого-то крохотного островка, и та только потому своему Одиссею не изменяет, что кроме Геры за нею Афина следит. Ну вот Гера и заявила: «Я, мол, как женщина и хранительница домашнего очага, протестую против этой войны, ибо она сеет безнравственность!» Хранительница! Сама присматривать должна, не знает она этой Афродиты, что ли!

ГАНИМЕД. Ни при чём тут никакая Афродита. Это мой город!

ЗЕВС. Твой? Неужели, мой мальчик, ты ещё помнишь эту жалкую Трою – ты, после стольких лет на Олимпе, со мною!

ГАНИМЕД. Плохо помню, но всё равно – там я родился и там на меня надеются.

ЗЕВС. Ах, бедняга! Да там о тебе и думать забыли, стыдятся тебя, ханжи несчастные. Ни одной жертвы не принесли за столько лет, вообще никак не поймут, что ты – бог.

ГАНИМЕД. Ну, они когда тебе жертву приносят, знают, что она и мне тоже. Они всё понимают, Зевс! Они знают, что ты меня любишь, и я тебя, а значит – чего же стыдиться? Даже гордятся, наверное, мною, а я ничего для них не сделал…

ЗЕВС. Гордятся? Я не хотел говорить тебе об этом, Ганимед, но, видно, придётся рассказать, как они тебя любят, гордятся и ценят высокие чувства. Когда я унёс тебя, они подали жалобу в Совет Двенадцати. И за что, ты думаешь? За то, что я похитил тебя? За то хотя бы, что подрываю их мораль? Нет – за то, что я не выплатил Трое компенсации за их гражданина. Потребовали платы, как за раба.

ГАНИМЕД. Неправда! Ты придумал это, я же ничего не знал, не слышал о таком!

ЗЕВС. Правда, голубчик. Продали тебя твои троянцы. Взяли за лучшего своего парня золотую лозу, которой Дионис в детстве играл, Гефестовой работы, и письменно от тебя отказались.

ГАНИМЕД. Нет! Где это они отказались? Где – письменно?

ЗЕВС. Да валяется где-то в архиве эта табличка, сам уже не помню, где, – зачем она нам? Это троянцам она понадобилась, чтобы оправдаться перед соседями, что не уберегли самого лучшего, что у них только было. Ну, и хороший урожай я им пообещал, сам дожди лил семь лет и с Деметрой договорился. А теперь они и думать об этом забыли – какой Ганимед, что за Ганимед? Не стоят они того, чтобы ты из-за них расстраивался.

ГАНИМЕД. Всё равно мне их жалко. Да и не забыли они ничего. Это ты просто так говоришь.

ЗЕВС. Ты когда-нибудь слышал, чтобы я говорил просто так? Не грусти. Раз идёт война, кто-то должен погибать, и троянцы не лучше других.

ГАНИМЕД. Значит, никому не нужно погибать ни на каких войнах!

ЗЕВС. Ганимед, ты ещё ничего в этом не понимаешь. Когда ты подрастёшь, я объясню тебе, зачем потребовалась Троянская война.

ГАНИМЕД. Да я знаю, Матери-Земле стало тяжело людей носить.

ЗЕВС. Вот именно. Им уже не хватало жизненного пространства, пищи, всего; Земле тяжко, а мы просто не успевали за всеми уследить, иначе разве допустили бы все эти досадные случаи с Танталом, Иксионом, Сизифом? Кстати, это и Сизифов труд – что на земле тесно стало, пока Смерть не работала, а с ним дурака валяла. Война нужна была для самих людей, с Олимпа это хорошо видно.

ГАНИМЕД. Слушай, Зевс, ты, может быть, и прав, но знаешь, пока насчёт жизненного пространства и остального решает Совет Олимпийцев – это ещё ладно; но ведь пройдёт время, и люди сами научатся говорить об этом…

ГЕРМЕС. Правильно! А ты старше, чем я думал, Ганимед!

ЗЕВС. А ты чего кричишь? «Правильно!» Может, и правильно, но пока мы – хозяева мира, а не люди. И от тебя, Гермес, я этого не ожидал. Неужели ты тоже заделался пацифистом? Или Аполлон сманил, и теперь ты сторонник Трои?

ГЕРМЕС. Не в этом дело, отец; ты знаешь, как раз с Аполлоном у нас старые счёты – ещё с моего детства. Но войну правда пора кончать.

ЗЕВС. Почему это? Десять лет не пора было, а теперь вдруг припёрло? Сразу нельзя, потерпи, постепенно свернём. Ахилла уже убили, Гектора, Париса, союзников у Трои не осталось – года через три всё кончится само собой, больше Трое не продержаться.

ГЕРМЕС. Три года – слишком много, отец.

ГАНИМЕД. Сколько ещё народу погибнет!

ЗЕВС. Все – мои!

ГЕРМЕС. Отец, ты поручал мне учитывать количество жертв – план почти выполнен. Больше нельзя откладывать. Ганимед прав, людей тоже жалко – я с ними больше имел дела, чем ты, спускался с Олимпа не только ради того, чтобы переспать с какой-нибудь царевной…

ЗЕВС. Слушай, Гермес, ну зачем ты так… при нём? Я же не любил их, Ганимед, я же это только чтобы на земле богатыри не перевелись, ты же понимаешь.

ГАНИМЕД. Всё понимаю, Зевс, – это Гера пусть ревнует, а я даже не настоящий бог, что уж со мной считаться?

ЗЕВС. Ну, не обижайся, ну, я не могу, когда ты так… Ну, вот обещаю тебе, что больше этого не будет…

ГАНИМЕД. Гере ты сколько раз обещал? Ты же такой великий, ты любишь разнообразие! Ладно, чего уж там…

ЗЕВС. Вот и нет! Слышишь, Ганимед, водами Стикса клянусь тебе…

ГАНИМЕД. Не надо.

ЗЕВС. Нет, клянусь, что больше не сойду ни к одной женщине – ну, разве что разок, если уж совершенно необходимо будет, чтобы родился Александр Македонский. Но кроме этого – никогда! Ты мне веришь? Посмотри в глаза!

ГАНИМЕД. Верю, Зевс, верю. Я же всё понимаю.

ЗЕВС. Ну, давай мириться, а?

ГАНИМЕД. Конечно. Только, прошу тебя, отдай мне Трою. Кончи войну.

ЗЕВС. Ну, мальчик мой, я очень тебя люблю, но Троя – это же уже другое дело, не семейное, это уже политика. Не могу же я уступить Аполлону, наглецу!

ГАНИМЕД. Ну так уступи мне.

ГЕРМЕС. Отец, уступи обстоятельствам. Взгляни правде в лицо. У Аполлона и Афродиты всё больше сторонников, вот и Гера к ним присоединилась; ещё немного – и Дионис нарушит свой нейтралитет и примкнёт к их партии, а когда это двое соединятся, это будет страшнее, чем восстание Гигантов.

ЗЕВС. Не могут они соединиться, Дионис и Аполлон. Ещё у Ницше будет написано, что они всегда по разные стороны. Дионис вообще не воин, а утешитель, его дело начнётся после победы, когда им с Деметрой нужно будет восстанавливать хозяйство.

ГЕРМЕС. Да пойми, отец, нечего будет восстанавливать! Когда тебе в последний раз принесли приличную жертву? Кроме Ахилловых пленников на похоронах Патрокла, но это же не то!

ЗЕВС. Это вообще не жертва. Я, слава Мойрам, не людоед.

ГЕРМЕС. Ну так зачем же требовать всё новых человеческих жертв? Зачем нужно, чтобы люди относились к тебе, как ты – к Кроносу тогда?

ЗЕВС. Хватит, Гермес. Я не желаю говорить на эту тему, ясно?

ГЕРМЕС. Выслушай, отец. В мире происходит невесть что. На земле война, на Олимпе зреет заговор, в Аиде – забастовка.

ЗЕВС. Что?

ГЕРМЕС. То, чего следовало ожидать. Когда мертвецов зарывают в братские могилы и сжигают на братских кострах, некогда класть им монетку под язык для уплаты перевозчику Харону. Он отказался работать. Ты понимаешь, что это может значить?

ЗЕВС. Понимаю… Это и впрямь хуже Гигантов.

ГЕРМЕС. Да, маленькие боги и духи ропщут. Нефела-туча, которую ты посадил в Трое в образе Елены, пока та прячется в Египте, тоже готова забастовать. Она говорила мне: «Мы, тучки небесные – вечные странницы, мы изменчивы, а я уже десять с лишним лет сижу тут взаперти, как дура; даже у Афаманта я не жила столько времени, а ведь у нас были дети, Фрикс и Гелла. А тут Париса, и того убили. Я улечу, хватит с меня такой работы – то Иксион, то Троя». А если из Трои исчезнет Елена, тем более, если обе стороны узнают, в чём было дело… Хорошо, что Ахилла уже нет, иначе бы я ни за что не поручился. Поверь мне, Зевс, подумай хорошенько, и ты поймёшь: войну надо прекратить. Через год может оказаться поздно.

ЗЕВС. Гермес, Гермес, быть тебе отныне ещё и богом красноречия! (Серьёзно) Пожалуй, ты прав, надо поторопиться. С Троей будет покончено ещё в этом году.

ГАНИМЕД. Зевс, я прошу тебя! Я же никогда тебя ни о чём не просил, неужели ты не можешь отдать мне мой город? Неужели тебе настолько наплевать на меня? Тогда я уйду в Трою, там меня, наверное, ценят больше! И пускай я погибну с ними, со своими, если ты отказываешься от меня!

ЗЕВС. Ганимед, прекрати истерику! Говорю тебе – троянцы тогда тебя продали и, если бы могли, продали бы и сейчас. Но будь по-твоему. Сходи, посмотри на них, поговори с ними – только, конечно, не вздумай соваться в битву, это не для тебя; испытай своих троянцев, и, если они стоят того, – пусть побеждают, я помогу. Но лучше бы тебе не лезть в эту историю. Ничего хорошего в Трое сейчас не найти.

ГАНИМЕД. Там моя родина. Спасибо тебе, Зевс!

(Торопливо выходит)

ГЕРМЕС. Слушай, Зевс, а если с ним там что-нибудь случится?

ЗЕВС. Не беспокойся, сынок, и не считай меня бессердечным старым дураком. Я дам мальчику охрану из Нефелиных братьев, облачных богатырей. Его даже не оцарапают. Никто не посмеет причинить ему боль.

ГЕРМЕС. Есть раны больнее, чем от меча, отец. Жаль, что ты никогда этого не поймёшь.