ДВОЙНОЙ ДОЛГ

 

Самсон!

Я знаю, что не вправе писать тебе после всего, что произошло. Письмо слепому – это может показаться насмешкой. Но я дам преданному человеку заучить его наизусть, и ты выслушаешь его если не ради нашей любви, то хотя бы понимая, сколь многим я рискую, пытаясь связаться с тобою, и сколь малым рискуешь ты. Выслушай же этого вестника, выслушай мою исповедь и не отвергай помощи.

Ты уже знаешь, что я нахожусь на службе в филистимской разведке. Но по доброй воле пришла я туда. Мой отец, вождь долины Сорек и вассал Совета Филистимского, был изобличён в подготовке восстания: он стремился избавить наши племена от диктатуры Совета, навязывавшего нам войны и поборы. Отца осудили и вместе с матерью сожгли на костре. Глава Совета вызвал меня и сурово рек:

– Тебе тринадцать лет, и как в силу твоей юности, так и в силу доказательств твоей непричастности к заговору, которыми мы располагаем, ты подлежишь помилованию, дева.

Я упала ему в ноги, но он оттолкнул меня сандалией и насмешливо спросил:

– За что ты благодаришь меня? За жизнь? Но ты ещё не уразумела, КАКАЯ это будет жизнь. Сорек и всё имущество твоего мятежного отца конфискуются. Тебе оставят лишь то. Во что ты одета сейчас. Как ты собираешься жить?

– Я пойду в жрицы Астарты – мне не пристало батрачить, – ответила я гордо.

– Нет, голубушка, – расхохотался Советник, – для того, чтобы попасть в священное блудилище, нужно иметь такое сильное покровительство, на которое тебе ныне никак не приходится рассчитывать. Ты станешь дешёвой потаскухой, не более того.

Я молчала от горя и стыда. Глава Совета обратился ко мне теплее:

– Послушай, Далила. Ни храм, ни улица не для тебя, прислуживать ты, дочь вождя, не станешь. Но, служа вместо Астарты нам, то сможешь загладить вину своего рода.

Тут я впервые подняла глаза, крикнула ему: «Похотливый козёл!» – самое грязное ругательство, которое знала, и приготовилась принять побои. Но он снова только рассмеялся, уверенно и снисходительно:

– Нет, девочка, ты неверно поняла меня – служить не мне, даже не Совету, а всему твоему народу. Мы будем посылать тебя к нашим врагам, и ты выведаешь их тайны и замыслы.

– Ах, вот что за женщина появилась полгода назад в доме отца! – воскликнула я. – Я никогда не стану предательницей и соглядатайкой!

– Благородно, – кивнул Советник. – Этого я и ожидал – ты достойная дочь своего отца. Ты не будешь предательницей – ты будешь разведчицей. Мы подготовим тебя и забросим в Иудею, где ты и выполнишь свой долг. Впрочем, если ты не чувствуешь за собою долга перед отечеством, – ступай, пока дверь для тебя открыта!

Я посмотрела в его чёрные глаза и сказала:

– Согласна.

 

Я прошла выучку, пробралась в Цор и Хеврон; первым моим мужчиной был какой-то вонючий писец – я украла его бумаги и бежала. Потом я снова возвращалась, соблазняла, подпаивала, выведывала – Совет, ценя моё сотрудничество, не скрывал от меня результатов моих действий, и, видя своими глазами пользу, приносимую мною отечеству, я не собиралась оставлять службу. Я работала всё лучше, получала награды – но кроме этого, у меня была и тайная цель.

С детства слышала я о Самсоне, сыне Маноевом, XII Судии Израильском. Я видела клочья шкуры разорванного тобою льва; я слышала твою загадку; наконец, в Израиле я встретилась с тобою, хотя ты не заметил меня тогда. «Вот, – поняла я, – человек, какие рождаются по одному в столетие. Вот сила, доблесть и красота, сопряжённые вместе». Не удивляйся слову «красота», ты и впрямь не красавец, и не мне льстить теперь, но мощь, исходившая от твоего лица, обрамлённого длинными кудрями, – я ещё тогда заметила их, – делала тебя прекрасным, как Таммуз.

Возвратившись, я не могла забыть о тебе; я выслуживала право на возможность увидеться с тобою. На твоей свадьбе я не видела от ревности ничего, как и ты не замечал меня – лишь твоя арфа и твой голос разрывали эту застилавшую всё пелену. Я ненавидела ту женщину. Когда казнили её и её отца – знай, это было делом моих рук. Но ведь ты не любил её, а я тебя любила уже тогда.

Шли дни, месяцы, годы. Ты сокрушал ослиной челюстью моих соплеменников, жёг лисьи хвосты, уносил ворота Газы (о, как я проклинала хозяйку того дома, в котором ты гостил и откуда выломал ворота!). Но всё это время я продолжала выполнять свой долг – искупать вину отца. Мне не было и тридцати лет, когда я получила звание Второго Ока Зерцала Филистимского (так называется наша служба). Тогда-то я и добилась, чтобы меня подослали к тебе.

Не стоит повторять нашего первого разговора; невозможно повторить нашей первой ночи. Я забыла обо всём; ты всё помнил. Мне не было дела до совета: я спросила по его заданию, какие ремни, или тетивы, или столбы удержат тебя – но, ещё спрашивая, знала, что ты обманешь. Совет грозил отозвать меня; я ответила: «Вы будете иметь дело с Самсоном». Тогда меня оставили в покое, и три месяца нашего счастья одурманили меня, как вино, которого ты никогда не пил. Вспоминая горе, помнишь каждую минуту; вспоминая радость, видишь, что всё слилось в один сияющий туман.

В то утро меня вызвали на явку, и я посла с неохотою, не боясь опоздать, – за мною было столько заслуг, что я могла себе это позволить. К моему удивлению, вместо обычного связного меня принял сам Глава Совета.

– Далила, – спросил он, – что это значит? Три срыва подряд в столь важном деле – и это у тебя, всегда так чисто работавшей! Что с тобою, девочка?

– Я не девочка, – сказала я, глядя в его чёрные глаза, – я взрослая женщина, и в этом – немалая твоя помощь. Но я устала, о Советник, я не могу больше. Я хочу подать в отставку.

– А я не устал? – возразил он. – Ты женщина, ты семнадцать лет служила своей стране не за страх, а за совесть, с тебя довольно, ты хочешь семьи и детей – так?

Я кивнула.

– Но я вдвое старше тебя, Далила, – продолжал он, – и ни минуты за сорок лет я не потратил на себя. Если ты можешь сказать мне, что кроме радости от работы ты не знала за эти годы иных радостей, то я соглашусь – ты в расчёте с нами, выдам тебе награду и отпущу – под надзором, конечно. Если это так, то скажи.

– Нет, – ответила я честно, – нет, вождь. У меня была любовь, и это лишь усугубляло бремя моих обязанностей.

– Самсон? – спросил он.

Я снова кивнула. Советник опустил свою совсем уже седую голову и глуха сказал:

– Ступай. Мы договорим завтра. Тебя проводит Анехат.

В сопровождении офицера я пошла по полуденной, безлюдной Газе.

– Я загляну к жене, – сказал Анехат, – подожди меня.

Он зашёл в какой-то дом, но через минуту я услыхала его стон и знакомый рёв. Бросив взгляд за открытую дверь, я увидела окровавленного Анехата у ног пьяного разъярённого Самсона, а за руку моего любимого держалась голая женщина и визжала. Я опрометью бросилась домой. Вечером ты вернулся, ещё хмельной, и полез целоваться.

– От тебя разит вином, – сказала я. – Уходи! Ведь ты же не пил раньше.

Ты смутился и стал что-то бормотать про встречу со старым другом.

– Я видела этого друга, – сказала я.

Ты бросился на колени и, разразившись пьяными слезами, забормотал, что это – чушь, это – несерьёзно. И тогда-то я узнала тайну твоих волос и обета не пить вина. Ты отрезал свои кудри тупой бритвой и бросил мне в ноги.

– Немного, – сказала я. – Свою святость ты уже отдал другой за чаркой вина, – и, не дав тебе ответить, я ушла – ушла к Главе Совета. Как я проклинаю себя за всё это! И за донос, и за то, что так обошлась с тобою в нашу последнюю ночь! Прости меня – сама я себя не прощу.

Тебя взяли сонным, сковали, ослепили; я смогла вымолить для тебя лишь жизнь.

– Ты сильнее Самсона, – сказал мне Советник. – Он побеждал войска, а ты – свою любовь. И оба вы делали это ради своих народов.

Он выдал мне награду – я не могла отказаться, боясь повредить тебе. Но вчера подписали моё прошение об отставке, я больше не связана ничем.

 

Слушай внимательно, Самсон, любимый мой! Выслушай меня в последний раз. За эти месяцы у тебя отросли волосы. Я сделаю так, чтобы завтра за тобою в темницу послали позвать тебя с арфой на праздник вот этого человека, который читает тебе моё письмо. Он отведёт тебя не в храм Дагона, а ко мне в дом. У меня много денег, у тебя – прежняя сила, на следующий день мы бежим в Египет, в Трою, в Элладу, куда угодно. Мы поселимся там, где нас никто не знает, и скроемся навсегда. Я приму твою веру, мы поженимся, у нас будут дети. Не отказывайся, Самсон, подумай. Мы оба имеем право отдохнуть – мы оба выполнили свой долг. Не появляйся завтра в храме Дагона!

 

Твоя ДАЛИЛА.

 

ПРИПИСКА РУКОЮ ГЛАВЫ СОВЕТА: слишком поздно доложили, ослы! Оба умерли, но погубили столько народу! Посланца повесить за нерасторопность. Имущество Далилы конфисковать на реконструкцию храма.

Газа Филистимская, от сотворения мира 4562,

Месяц Тебеф.