КОГДА КОНЧАЕТСЯ ВРЕМЯ
Стихи, рассказы и пьесы Ильи Оказова
СНЫ ГУАЛЬТЬЕРО
Италианская поэма
В шести главах
И тринадцати отступлениях
ПОСВЯЩЕНИЕ В.А.М.
Ах, сударь! Вы поднаторели
Немало в толкованьи снов.
Я Вам признателен. Ужели,
Однако же, так прост покров
Страны Морфея? Я вот к цели
Стремлюсь иной: я жить готов
Во сне и сном. На эту тему
И посвящаю ВАМ поэму.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Жил в городе Флоренции когда-то
(Точнее неизвестно и неважно)
Достойный юноша, богатый, честный,
Здоровый и достаточно красивый.
Иные любят описанья
Своих героев оставлять
Читателям: имея знанья,
Приятно прочих наставлять.
Поэт желает, чтобы сами
Читатели его глазами
Могли увидеть персонаж;
Но всё же глаз своих не дашь
Другим, героя не опишешь
Сполна, с начала до конца,
С плаща и шпоры до лица,
Не объяснишь всего, чем дышишь,
Когда берёшься за перо.
И умолчание – добро.
Итак, наш юноша (он мне по нраву,
Так пусть зовётся, скажем, Гуальтьеро –
По-моему, достаточно красиво,
К тому ж он так и в самом деле звался)
Был наделён различными дарами,
За что его и девушки любили,
И сверстники по праву уважали.
Но были в нём и странные черты:
С утра до вечера он был на людях,
Гулял, охотился, играл в тарок
Или на лютне; а с заходом солнца
И до рассвета по балам ходил,
А не было балов – сам звал гостей,
А если пост случался – всё молился.
Он выглядел и бледным, и усталым;
Друзья ему нередко говорили:
«Ты мало спишь, здоровью это вредно», –
Но после сна он был ещё бледнее.
Однажды во Флоренцию приехал
Синьор Рикардо, старый человек,
Который другом был отцу героя.
Он за городом жил в высокой башне
И пользовался славой нелюдима,
А может быть, и колдуна. Однако
Он был всегда так ласков с Гуальтьеро,
Что тот любил его, как будто дядю
Родного. И когда тот увидал,
Какою жизнью наш герой живёт,
То очень огорчился и промолвил:
«Мой мальчик, я, конечно, не волшебник,
Как обо мне болтают, но не нужно
Быть колдуном, чтобы понять, что ты
Хранишь в молчаньи тягостную тайну.
Открой её – тебе и станет легче».
И правда, тайны и секреты
Безмерно душу тяготят.
Не стоит приносить обеты
Молчания: нам не простят
Таких обетов ни родные,
Иль близкие друзья («Какие
Скрываешь ты от нас дела?» –
Бесовка любопытства зла!)
Ни сами мы себе: опасно
Быть откровенными во всём,
Но и в молчании таком
Жить трудно, грустно и ужасно.
Блажен, кто верует: у них
Есть верный исповедник-мних!
Вздохнув, ответил грустно Гуальтьеро:
«Синьор Рикардо, я от вас не скрою
Секрета, как не срыл бы от отца.
Кошмары мучают меня ночами
Ужасные, ужаснее ужасных:
Едва лишь сон мои опустит веки,
Как я уже бегу по лабиринтам,
По тёмным или светлым коридорам,
По комнатам, и чувствую, что скоро
В одной из них увижу Минотавра,
А может, и кого-нибудь страшнее –
Но выхода не в силах отыскать.
Или оказываюсь вдруг в пустыне
Без шпаги, без мушкета, без ножа,
А на меня бросается пантера,
Лев, или птицы сверху налетают
И разрывают грудь, клюют глаза –
А я не в силах даже шевельнуться.
Порою вижу, как отца и мать
Терзают неизвестные злодеи –
Хочу их защитить своею грудью,
Но недвижим, как Лотова жена…
И разные кошмары по ночам
Бывают – просыпаюсь весь в поту
И чувствую себя совсем разбитым». –
«Мой юный друг, – сказал синьор Рикардо, –
Я не волшебник, что бы ни болтали
Пустые сплетники; но кое-что
Всё ж почерпнул в старинных манускриптах.
Послушай же: дождавшись новолунья,
Сорви в лесу полночною порою
Три ветки папоротника: одну
Отдай воде текучей, а другую –
Огню горящему; и, наконец,
Последнюю укрой под изголовьем.
Будь смел во сне, как смел, когда не спишь;
А в каждом, самом страшном сновиденьи
Есть что-либо прекрасное: коснись
Его рукою и произнеси:
ТО, ЧТО Я ВИЖУ, – ТОЛЬКО СОН НОЧНОЙ,
НО – НАЯВУ ЯВИСЬ ПЕРЕДО МНОЙ!
Иных советов дать я не сумею,
Но это – тоже выход для тебя».
Синьор Рикардо вскорости уехал,
А Гуальтьеро зажил, как и прежде,
Но только – ожидая новолунья.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Я чувствую: разоблаченья
Читатель мой с улыбкой ждёт:
Ведь он не верит в сновиденья,
А в колдовство тем паче. Вот
Плоды сегодняшнего века:
Лишил он веры человека,
Хотя пристрастие и сам
Питает к разным чудесам:
Изображения, из дали
Заброшенные на экран,
Визиты инопланетян –
Давно уже привычны стали.
А может, это – колдовство
И чары, только и всего?
Хоть ворожба в былые времена
Каралась, как мы знаем, очень строго,
Но и тогда не меньше, чем сейчас,
Ей люди увлекались. Гуальтьеро,
Измученный кошмарами, не думал
Об инквизиции и о костре:
Едва настало время новолунья,
Он поспешил тотчас в ближайший лес
(По счастью, в это время было лето),
Три ветки папоротника сорвал
И сделал, как советовал Рикардо, –
И в ту же ночь такой увидел сон:
Он оказался в полутёмном зале,
Который освещался не свечами,
А фонарями яркими, как солнце,
И лишь цветные стёкла этот свет
Таинственно глушили. Очевидно,
Герой наш очутился на балу:
Хотя не видно было музыкантов,
Загадочная музыка гремела,
Невесть откуда исходя, и в ней
Не мог он различить ни звуков лютни,
Ни клавесина (впрочем, клавесин
В те годы был не очень популярен),
Ни арфы, ни виолы – никаких
Известных Гуальтьеро инструментов –
И всё же музыка была прекрасна,
Хотя и необычна и страшна.
Опять же, как и на балу, вокруг
Кружились непонятные танцоры
В сугубо непонятном, странном танце.
Вы помните: наш славный кавалер
Отнюдь не избегал увеселений
И танцевал павану, и гальярду,
И сарабанду (хоть и неохотно),
И даже новомодный менуэт,
Хоть он ему казался неприличным, –
Но этот танец видел в первый раз.
Высокие худые кавалеры
В каких-то необычных панталонах
Из грубой ткани и в одних рубашках –
Цветных, но не прикрытых и камзолом,
Кружились, а верней сказать, топтались
С неслыханными дамами, чьи платья
Едва лишь им колени прикрывали,
А некоторые, помилуй Боже,
Как кавалеры, грубые штаны
Надели и, как это ни смешно,
Глаза прикрыли стёклами в оправе,
Подобно старому ростовщику
Иль дряхлому епископу! Мужчины
Им руки положили на плечо
Или на талию (а те нимало
Подобным поведеньем не смутились)
И двигались в той непонятной пляске,
Которую безумцы иногда
Невольно исполняют. Гуальтьеро
Хотел уйти, но не нашёл дверей,
А может быть, не слишком и искал:
Таинственная музыка пленяла
Его, как ни страшна она была –
Хоть тем, что исходила ниоткуда.
Порою странные мотивы
Нам слышатся, когда мы спим:
И непонятны, и красивы,
И смысл почти неуловим,
Но так пленителен! Напрасно
Мы тщимся вспомнить их: прекрасно
Звучат в ушах, а всё не спеть!
Или случается смотреть
Во сне какую-нибудь книгу,
Читать чудесные стихи…
А утром – куча чепухи,
Бессмыслица, и только! Иго
Сновидца тяжело нам, но
Ужасней, что оно – смешно!
И всё же Гуальтьеро угадал,
Откуда эта музыка исходит,
И, весь дрожа, направился на звук –
А пары на него не обращали
Вниманья, упоённые собой,
И это было во сто крат страшнее,
Чем если бы они ему грозили.
Не видя лиц, не различая черт
Танцующих, он подошёл к ларцу
Из чёрного металла и стекла –
Оттуда-то и доносились звуки.
Его рукой коснулся кавалер
И произнёс заученную фразу:
«ТО, ЧТО Я ВИЖУ, – ТОЛЬКО СОН НОЧНОЙ,
НО – НАЯВУ ЯВИСЬ ПЕРЕДО МНОЙ!»
И в тот же миг исчезли свет и звуки,
И Гуальтьеро сразу пробудился,
Как и положено, в своей постели.
Ларец безмолвно перед ним стоял,
Поблёскивая странным матерьялом
И по полу верёвку расстелив,
Как чёртов хвост. Напрасно Гуальтьеро
Его пытался оживить, тряся –
Он был безгласен, холоден, ненужен!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Сказать по правде, как ни уважал
Наш Гуальтьеро мудрого Рикардо,
Но всё-таки изрядно сомневался
В его словах до этой странной ночи.
Теперь сомнений не было: он взял
Из сна чудесный музыкальный ящик,
Который, впрочем, оказался нем.
Но музыка в ушах его звучала,
И только к вечеру наш кавалер
Стал забывать её. Ложась в постель,
Он спрятал папоротник под подушку,
И вот что увидал на этот раз:
На сотни миль вокруг него простёрлось
Большое поле; по нему, казалось,
Прошёл пожар и сжёг дотла все травы,
И всюду были сотни чёрных ям,
Как будто здесь искали некий клад.
На жёлтом небе плыли клубы дыма,
Гремел, не умолкая, страшный гром –
Как будто все орудия Европы
Салютовали Демону Войны.
Читатель! С вами мы моложе,
Чем наш герой, на сотни лет
И в демонов не верим. Всё же
По опыту и из газет
Мы знаем о войне немало –
Гром раскалённого металла
Легко представить и теперь;
А Демон, верь или не верь,
И ныне странствует по свету,
Став ненасытней и страшней
За тысячи минувших дней
(Ах, это просится в газету!
Вот место для подобных тем…
Но Демон – это для поэм).
Над оглушённым Гуальтьеро в небе
Летали птицы, не маша крылами,
И вниз роняли странные предметы,
Которые окутывал огонь,
Едва они ударятся о землю –
Так вот откуда, понял он, те ямы!
А по полю несметною толпой,
Порою в строй, порою в беспорядке
Бежали люди в непонятном платье
(Хоть кавалер и ожидал увидеть
На них доспехи); на лице у них
Надеты были странные личины,
Как на венецианском карнавале –
Но все похожи были, как одна:
Из серой кожи (если это кожа),
С огромными стеклянными глазами
И хоботами, будто у слонов –
Кто знает, может статься, это были
Их подлинные лица, а не маски?
Бежавшие молчали – и казались
Ещё страшнее, хоть и всё равно бы
Их криков не услышал бы никто
За грохотом. Они, как и танцоры,
Не думали смотреть на Гуальтьеро –
А он стоял, не в силах шевельнуться,
И видел, как помёт гигантских птиц
Окутывал огнём и рвал на части
Бегущих. А потом издалека
Послышался железный лязг и грохот –
И ближе, ближе стали подползать
Огромные железные повозки,
А может, не повозки, а дома –
Хотя они и были на колёсах,
Железною обвитых полосою.
Они ползли, сминая большеглазых
Людей (или чертей?), и только грязь
Кровавая от тех и оставалась,
А чудища, вперёд направив хобот,
Ползли неотвратимо, как судьба,
Всё ближе, ближе, ближе к Гуальтьеро –
И кавалер почувствовал внезапно
Не только всякому понятный ужас,
Но вместе с этим словно восхищенье –
Так величавы, так необоримы,
Так грозны были страшные повозки,
Как колесница Илии-пророка.
Да, люди – странные созданья
И любят им присущий страх:
Строителя на крыше зданья
И альпиниста труд в горах,
И зыбкий шаг канатоходца
(Вдруг упадёт и разобьётся!),
Шторм в море и крамольный стих –
Всё страшное пленяет их!
Я не похож на альпиниста,
Я по канату не хожу,
В разведке, грешный, не служу,
И строки от крамолы чисты –
Неинтересен я для вас;
И всё ж продолжу свой рассказ.
Оцепененье сбросив, побежал
По полю кавалер, но следом грузно
Гремела непреклонная броня.
Он оступился и упал; всё ближе
Ползла к нему величественно смерть
И, наконец, нависла над несчастным.
В последний миг он вспомнил заклинанье,
Упёрся в сталь и прокричал сквозь грохот:
«ТО, ЧТО Я ВИЖУ, – ТОЛЬКО СОН НОЧНОЙ,
НО – НАЯВУ ЯВИСЬ ПЕРЕДО МНОЙ!» –
И пробудился. Говоря по чести,
Он этого-то только и хотел,
А вовсе не чудовище стальное –
Но во дворе у клумбы орхидей
В окно увидел бледный Гуальтьеро
Ту самую железную громаду –
Недвижную, угрюмую, немую.
Он подошёл к ней, сдерживая страх,
Провёл рукою по броне – она
Осталась столь же мёртвой, как и прежде.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Вконец обескуражен, кавалер
Присел на клумбу, прислонясь к железу,
И зарыдал – в те времена простые
Мужчине не считалось стыдным плакать,
Тем более наедине с собой.
«Зачем, – воскликнул он, – я старика
Послушал! Обманул синьор Рикардо!
Зачем мне этот сатанинский ящик,
Безгласный и немой, как черепаха?
Его продать, и то мне не удастся –
Кому он нужен? А железный слон,
Который, кстати, здесь расположился
На ценных и красивых орхидеях –
Куда его я дену? Как соседям
Я объясню, откуда взялся он
И что это такое, если сам
Не понимаю? Правду рассказать –
Так через день и я, и сам Рикардо
Окажемся в огне ауто-да-фе!
Но главное – ведь я искал покоя,
Хотел избавиться от скверных снов –
А сны ещё ужаснее, чем раньше!»
И так он плакал и рыдал весь день,
Покуда спать ему не захотелось.
И мне, и вам порой кошмары снятся,
Но явь бывает пострашнее сна,
И многие куда сильней боятся
Как раз её. Естественно: она
Не только нас касается, и горе
Доходит до врагов и близких вскоре.
Враги смеются, а друзья скорбят –
Как не заплакать, глядя на себя!
Так плачьте, если хочется: ведь слёзы,
Коль скоро и не утолят тоски,
Так утомят вас; страшно далеки
Покажутся вам все ночные грёзы,
И вы уснёте. Явь плоха – Бог с ней,
Быть может, утро будет мудреней.
В постель улёгся бедный Гуальтьеро
И вмиг уснул; он вынуть позабыл
Из-под подушки колдовскую ветку –
И вот что увидал на этот раз:
Любил он года полтора назад
Красавицу по имени Франческа,
И даже помышлял на ней жениться,
Хоть и побаивался брачной ночи
(Как, между прочим, и не он один).
Но и Франческа, и её семья
Скончались год назад от лихорадки,
И Гуальтьеро начисто забыл
О ней – ему своих забот хватало.
Но в эту ночь она ему приснилась,
И за руку взяла, и повела
В какую-то угрюмую пещеру,
И Гуальтьеро следовал за нею
И, как ни странно, начисто забыл,
Что он покойницу сопровождает
(А это ведь недобрая примета!).
Как только он проник в пещеру, вход
Внезапно завалило глыбой камня,
А девушка исчезла. Кавалер
В испуге стал метаться и искать
Другого выхода – но тщетно, тщетно!
Его не только не было: пещера
Внезапно уменьшаться начала,
Сжимая каменные стены. Вскоре
Герой наш понял: несколько минут –
И будет он раздавлен, словно муха.
Укрыться негде, а слова молитвы
(Естественно, как всякий итальянец,
Он был католиком не хуже Папы)
Вдруг начисто забылись. Гуальтьеро
В отчаянии стукнул кулаком
По каменной стене – и вмиг она
Раздвинулась, и хлынули потоком
На юношу дукаты и флорины,
Гинеи и безвестные монеты,
И просто золото в квадратных слитках,
И золотой песок, и самоцветы –
Рубины, изумруды, бриллианты –
Свалили с ног и стали засыпать,
Желая заживо похоронить…
Не правда ли, читатель, время
Для аллегории пришло:
Богатства непосильно бремя
И изобилье тяжело
Как прямо, так и переносно.
Не стоит же, как прежде, косно
К нему стремиться! Впрочем, нам
Не свойственна любовь к деньгам:
Что нам дают, тому и рады –
Куда б мы дели миллион?
(Откуда бы и взялся он? –
Мне в ухо шепчет бес Досады).
Да, поучительный пример
Нам подал бедный кавалер!
Что оставалось делать Гуальтьеро?
Но, хоть молитвы он и позабыл,
Зато внезапно вспомнил заклинанье
И, выплюнув червонец, прохрипел:
«ТО, ЧТО Я ВИЖУ, – ТОЛЬКО СОН НОЧНОЙ,
НО – НАЯВУ ЯВИСЬ ПЕРЕДО МНОЙ!»
Как и положено, он пробудился
И несколько минут ещё лежал
С закрытыми глазами – так приятно
Почувствовать, что только одеяло
И давит на тебя! Открыв глаза,
Он тут же их испуганно зажмурил –
Так ослепительно играло солнце
На груде золота и самоцветов,
Которые заполонили спальню!
Наш кавалер жил в то примерно время,
Когда (смотри учебник) зарождался
В Италии капитализм. Вскочив,
На зуб попробовал он две монеты –
Да, несомненно, золото! Лишь тут
Он окончательно пришёл в себя.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Внезапно в двери громко постучали,
И как ни скромен был наш кавалер,
Он, даже не надевши панталон,
В одной ночной рубашке, крикнул: «Можно!»
Вот снова минусы богатства:
Оно вселяет чванство в нас, –
Нет равенства, так нет и братства!
Как ни прискорбно, но подчас
Теряют люди чувство меры,
Хотя отнюдь не кавалеры,
И нету золотой горы
У них, и вовсе не мудры
Друзья отцов их – тем не менье
Они теряют всякий стыд
И не стесняются обид –
Вот обоснованное мненье
Моё. Вы недовольны? Что ж,
Что с бедного певца возьмёшь?
Открылась дверь, и в спальню Гуальтьеро
Вошёл степенный карлик с локоток –
Как и пристало в сказках, с бородою,
Тянувшейся за ним, как шлейф за дамой,
В нарядном платье с золотым шитьём
И с маленькими острыми глазами.
Как на трибуну, он залез на столик,
Достал бумажку и прочёл по ней:
«Посол его величества Морфея,
Владыки государства сновидений,
Приветствует синьора Гуальтьеро
И извещает, что его владыку
Немало беспокоит поведенье
Вышеозначенного кавалера.
Недавно Вы присвоили себе
Прибор, который вам совсем не нужен,
Но всё же стоит денег. День назад
Вы совершили злостное хищенье
Оружия, и очень дорогого,
И засекреченного для столетья,
В котором Вы изволили родиться.
Сегодня ночью Вы опустошили
Сокровищницу короля Морфея,
Похитивши весь золотой запас
И только ассигнации оставив,
Что может привести страну к волненьям.
Так дольше продолжаться не должно.
Я королём своим уполномочен
Немедленно начать переговоры». –
«Ах так! – вскричал свирепо Гуальтьеро, –
Так поделом и вам, и королю,
Который против воли завлекает
В свои владенья иностранных граждан
И мучит их – особенно меня!
Теперь настало время расквитаться –
Кто пляшет, тот и платит музыкантам,
Кто выпил, должен оплатить вино,
Кто совершает преступленье, должен
За это быть наказан. Нет собаки,
Которая меня бы укусила
И избежала крепкого пинка!
Я выжгу то осиное гнездо,
Которое зовёшь ты королевством,
Где вместо сладостной воды забвенья
Нас поит соком луковым Морфей!»
Конечно, это очень грубо,
Герой наш – скверный дипломат,
Но, думаю, иные губы
Обрушили б и вовсе мат
На этого царя-злодея,
Мучителя людей – Морфея!
К тому ж не будем забывать:
Герой наш может диктовать
Условия с позиций силы,
И, хоть оно нехорошо,
Но может с лёгкою душой
Красть у Морфея до могилы.
Простим ему излишний пыл:
Я б точно так же поступил.
Посол, смятенный этой бурей слов,
Спустился на подушку со стола
И заявил (уже не по бумажке):
«Синьор, мой повелитель обещает
Не посылать Вам больше скверных снов!» –
«Скажи ему, – ответил кавалер
Уже спокойнее, – что слишком мало
Он хочет заплатить за всё за это», –
И он обвёл руками самоцветы
И золото. Посланник помрачнел
И стал кусать усы (усы же были
Вполне достойны длинной бороды).
Пока он думал, Гуальтьеро начал
Сортировать нежданную добычу,
Что было нелегко: иных монет
Он никогда не видел, а весов,
Как вы и я, он в спальне не держал.
Внезапно карлик снова влез на стол,
Оставил свой несчастный ус в покое
И произнёс с досадою: «Синьор,
От имени монарха обещаю:
Коль скоро вы вернёте всё, что взяли,
И больше ничего не унесёте
Из королевства – ни одной вещицы! –
То с этой ночи будет государь
Вам посылать отборнейшие сны,
Которые он сам обычно смотрит». –
«Ну ладно», – согласился Гуальтьеро
Слегка ворчливо, и посол с поклоном
Вскричал: «Тогда – приятных сновидений» –
И тут же сгинул.
Вместе с ним исчезли
И золото, и камни, и ларец,
И (как герой наш увидал в окно)
Проклятая железная махина.
«Ну что же, – улыбнулся кавалер, –
Нет ничего прекраснее покоя,
И эта сделка очень мне по вкусу».
Затем он сел и написал письмо,
В котором сказано: «Синьор Рикардо,
Я Ваш должник отныне и до гроба!
Ваш Гуальтьеро». И печать поставил.
ГЛАВА ШЕСТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
На этом я повествованье
Своё уже хотел кончать.
Чего ж ещё: преуспеянье
В делах, и подпись, и печать!
Но ведь не первый год пишу я
И знаю хорошо: большую
Вы придаёте роль любви,
И в том числе во сне. Зови
На помощь музу, автор бедный,
К шестой главе себя готовь:
Придется вставить и любовь.
Историк говорит зловредный
Во мне к тому же: ведь сюжет
Иначе кончился, поэт!
С тех пор спокойно зажил Гуальтьеро,
И даже слишком, может быть, спокойно:
Не только ночью непробудно спал,
Но подремать любил после обеда,
А просыпался к ужину – и снова
В постель ложился. Государь Морфей
Не забывал итог переговоров
И соглашенье свято соблюдал:
Сны кавалеру снились то смешные
(А в этот век любили посмеяться
Ничуть не меньше, чем сейчас: на этом
Свою карьеру сделал Трибуле),
То сладостные (повелитель снов
Дал кавалеру редкую способность:
Во сне тот чувствовал и вкус, и запах –
О прочем же приличней умолчать),
То увлекательные, как роман
(Он побывал Роландом, Амадисом
И даже, кажется, Наполеоном),
То философское (такие сны,
Я слышал, часто видели святые).
Наклонность молодого кавалера
(Который честно признавался в ней,
Желая поделиться благодатью)
Уже в его врагов вселяла зависть,
Да и друзей изрядно раздражала –
Насколько часто с ними он бывал
В былые дни, настолько редко ныне;
Особенно обидно было дамам,
И их понять нетрудно, если помнить
Достоинства героя моего.
Но Гуальтьеро, сколь он ни был добр,
Сколь ни желал добра своим друзьям,
Не в силах отказать себе в блаженстве
Прекрасных сновидений, спал и спал!
Ах, дружба! Мало что бывает
Приятней в жизни, разве нет?
Но если друг нас забывает –
Мы дуемся на целый свет.
Конечно, это неразумно –
Винить в беде своей бездумно
Невинных; да и сам ваш друг
Не страждет, видно, от разлук.
Но ни в любви, ни в дружбе всё же
Себя не ставим ниже мы –
Сердца большие и умы
Редки; да и они, похоже,
Ведут себя (но втайне) так…
Ну что ж! Никто себе не враг.
Однажды ночью видит Гуальтьеро:
Он по полю цветущему шагает,
Над ним сияет золотое солнце
И голубеет небо – всё как надо.
Ему легко, приятно; вдруг навстречу
Выходит нам знакомая Франческа
И (надо должное воздать Морфею)
Ещё прекрасней, чем была при жизни.
Ах, как бы я охотно написал:
«С первого взгляда он в неё влюбился»
(Тогда и правда это было модно).
Но Гуальтьеро-то её и раньше
Любил – когда она была жива,
И потому промолвил: «Добрый день.
И хороши ж вы, нечего сказать!
Вы завели меня в свою пещеру,
И всё, что может это оправдать –
Вы пожелали, чтобы я погиб
И с вами в царстве снов соединился». –
«Какая чушь! – воскликнула Франческа, –
Не мне ли вы обязаны, синьор,
Что снов дурных не видите? К тому же
Вы деньги у себя могли оставить!» –
«Спасибо! – молвил Гуальтьеро, – Право,
Когда б по договору с королём
Не потерял я права похищать
Вещей из сновиденья – вас украл бы!» –
«Какая чушь! – она ему сказала. –
Ведь я, любезный кавалер, не вещь.
А ветка папоротника доныне
Лежит у вас под изголовьем – верно?»
И правда, Гуальтьеро сохранил
На всякий случай ветку: от Морфея
Всегда коварства можно ожидать.
Схватив Франческу за руку, он крикнул:
«ТО, ЧТО Я ВИЖУ, – ТОЛЬКО СОН НОЧНОЙ,
НО – НАЯВУ ЯВИСЬ ПЕРЕДО МНОЙ!» –
И пробудился. Рядом с ним сидела
Франческа: «Я надеюсь, Гуальтьеро,
Вы, рыцарь, не обманете меня». –
«Ни в коем случае!» – воскликнул тот…
Два дня спустя они венчались в церкви,
Свидетелем же был синьор Рикардо
(Что, между прочем, только подтверждает,
Что колдуном он не был).
С этих пор
Стал кавалер семейным человеком,
А через девять месяцев – сугубо.
Вот только снов ему не снилось больше:
Наверное, обиделся Морфей.
Итак, дошли мы до развязки –
Женат и счастлив наш герой,
Что и естественно для сказки.
Но думается мне порой:
Не мог же, несмотря на это
На всё, девицу с того света
Он вывести (хотя Алкид
Сумел – иль только делал вид?)?
Конечно, нет. Из сновиденья
Он не покойницу украл
И смертью смерит не попрал –
Отнюдь. Франческа – порожденье
Страны Морфея, волшебство
Лишь в этом. Ну и что с того?