Полностью опубликовано в книге: М.Л. Гаспаров. О нем. Для него: Статьи и материалы / Сост., предисл. М. Акимовой, М. Тарлинской. — М.: Новое литературное обозрение, 2017.

 

…Каково было быть его сыном?  В разное время по-разному. В дошкольном и младшешкольном возрасте я отца здорово боялся, хотя интересно с ним, конечно, было. Он был очень хорошим рассказчиком — умел приноравливаться к степени понимания слушателя и не выносил никакие темы в область «вырастешь – узнаешь, а пока тебе рано в этом разбираться». Помню, скажем, как он мне, шести-семилетнему (ума не приложу, в ответ на какой мой вопрос) вполне всерьёз и внятно излагал различия между позициями Сталина и Троцкого… Но при этом заботиться о том, чтобы было не только понятно, но и приятно или не страшно ребёнку, он не умел совершенно – и баюкал меня порою чтением таких стихов и прозы (безусловно, хороших и с необходимыми объяснениями по смыслу), которые мне кошмары вполне обеспечивали (вроде «Войны и мира» Маяковского или леоновского «Туатамура»). Но мне очень повезло, что большинство своих воспитательных опытов он уже успел опробовать на моей старшей сестре – и в большинстве случаев убедиться, что они не работают и порождают только сопротивление; мне уже меньше досталось. Тем не менее до старших классов мне явно больше нравилось общаться с ним по переписке (каждое лето он писал мне длинные увлекательнейшие письма), чем вживую – и чем дальше мы расходились нравом, тем сильнее. Когда я был в старшей школе, в глаза мы чаще ругались – а  переписываться одно время переписывались вполне мирно из соседних комнат.

За что я ему очень благодарен, кроме знаний, приёмов объяснения и навыков редактирования и владения словом вообще – это за то, что он достаточно рано перестал пытаться направлять меня в те стороны, которые считал подходящими, навязывать интересы и т.п. и стал ограничиваться советами относительно тех направлений, которые выбирал я сам (и то не всегда). И не пытался сделать из меня специалиста в чём бы то ни было – поняв, видимо, что я к этому не приспособлен и специализация вызывает у меня только отталкивание (так дело обстоит и до сих пор). Ну, и совершенно не вмешивался в «личную жизнь» непрошеными советами или ещё как-то. Поэтому, пожалуй, лучше всего у меня с ним отношения складывались в возрасте моих 11-14 лет (когда интересы совпадали довольно во многом, а давление начало ослабевать) и после двадцати – когда стало возможно общаться уже по-взрослому и не по-родственному, а как добрым знакомым, только о том, что интересно. А второе, за что благодарен больше всего – это за установку «полагаться только на себя» и «не ждать от людей (и от работы) хорошего – если что-то хорошее таки-будет, прекрасно, а разочаровываться всяко не придётся». Это здорово помогло в жизни.

Самым трудным, по тому, как сейчас вспоминаю, была пора, когда МЛ пытался научить меня тому, к чему у него были и способности, и вкус, и охота, а у меня не было начисто – иностранным языкам

(точнее, конечно, — чтению на иностранных языках; о том, что они могут понадобиться и устно, речи просто не шло). Эти попытки были упорными и жёсткими с моих лет шести – и, кажется, стали кошмаром для обоих. К тому времени, как МЛ махнул-таки на это рукой, у меня появился уже свой хоть какой-то интерес хоть к каким-то текстам на иностранных языках (не к самим языкам, впрочем) – и это в некоторой степени сгладило то отвращение, которое в меня вбили эти занятия. Но вспоминаются они по сей день с содроганием.

У нас с МЛ бывали и ссоры, и распри (особенно в мои 15-20 лет), но привели они не к разрыву, а к дистанцированности и выборочности общения – и это, видимо, оказалось наилучшим вариантом. Насколько я знаю, он этим опытом тоже не пренебрёг (как и опытом с моей старшей сестрою в пору моего детства), и, например, с младшей внучкой, моей племянницей (она сейчас уже тоже взрослая), в её детские годы у него сложились почти идеальные отношения, насколько можно судить со стороны.

 

…МЛ очень много читал мне вслух – в основном стихов; какие-то годы стихи (и пьесы в стихах) читались на ночь чуть ли не ежедневно, крупные вещи – с продолжениями. Баллады и поэмы Жуковского, Пушкин (в разные годы – почти весь), Некрасов, А.К.Толстой, Брюсов, Блок, Гумилёв, Кузмин, Маяковский, Цветаева, Багрицкий, Кирсанов, Киплинг в переводах; Лермонтова и Пастернака – сравнительно мало, Тютчева и Мандельштама не было, кажется, совсем.  Больше сюжетного, чем чистой лирики. Многое из этого я и сейчас люблю. Современных стихов тех лет, кажется, не было совсем, или очень мало (хотя с одного случайного стихотворения, так прочитанного вслух, я уже сам взялся за В. Соснору и его полюбил). Переводных, кроме Киплинга и Эдгара По, тоже почти не было.  Восточного – ничего. (При этом дома всё время играли записи Окуджавы, Высоцкого, Галича, Матвеевой, так что современную поэзию я в основном по авторской песне представлял.)

Из прозы запомнились Зощенко, Житков (которого МЛ ценил едва ли не выше всех советских прозаиков, во всяком случае – в первой тройке-пятёрке), Алексей Толстой, Тынянов, «Туатамур» Леонова. Пьесы Шварца («Тень», «Голый король», «Дракон»; остальные я уже сам читал). Проза, впрочем, чаще читалась вслух не на ночь, а днём. А стихи – часто ещё во время прогулок: с детьми полагалось гулять подолгу, особенно с дошкольниками, тем более что я в детсад не ходил.

Именно во время прогулок он начал пересказывать мне греческие мифы, не по «хронологии», а по отдельным сюжетам: Персей, Тесей, Беллерофонт, аргонавты, Геракл, враздробь про богов, потом уже – Троянская война и далее. Хватило года на два, если не больше. К концу этого срока я уже сам умел читать, и мне был выдан пересказ мифов Зелинского, который я и сейчас считаю, пожалуй, лучшим.

За Зелинским, тоже ещё в дошкольные годы, мне дали светлановский пересказ Эдды и саг (тоже – лучший, на мой взгляд), потом – пересказ кабардинского извода «Нартов» и бобровское переложение «Роланда». А вот, скажем, артуровские легенды, «Нибелунги»  и «Сид» мне попали в руки уже позже, классе в третьем (в дореволюционном громоздком пересказе Петерсон и Балабановой; зато в этом трёхтомнике были ещё и две-три родовые исландские саги, и «Амадис»…). Когда по-русски вышел Мэлори, его мне сразу отец подсунул. И Пу Сун-лина, кстати. Но это тоже уже сильно в школьные годы, классе в четвёртом, наверное.

Кроме этого – много детских научно-популярных книжек, начиная с того же Житкова и до Велишского и далее, и далее. Их читать полагалось в обязательном порядке, минимум полчаса в день по часам. Давались также исторические романы – тоже больше с просветительскими целями. А любимым чтением моим в те годы были подшивки журнала «Пионер» по наследству от старшей сестры – за вторую половину 60-х, лучшие годы этого журнала; это отцом не поощрялось никак, но и препятствий он не чинил. С первого класса за сестрою наследовались также учебники истории за 4-7 классы – тоже как обязательное чтение по часам. К счастью, всё это не вылилось в неприязнь к этому обязательному чтению. Детские сюжетные книги (кроме исторических повестей и классики вроде «Буратино») МЛ мне иногда подсовывал, но в основном неудачно, и не знаю, по какому принципу выбранные. Они почти неизменно, как я сейчас понимаю, приходились «не по возрасту». Но много таких книг я тоже просто унаследовал от сестры. Запрета не было ни на какие книги – бери что хочешь с полок. До прозы Пушкина и до «Героя нашего времени» я, скажем, добрался самостоятельно – только «Кирджали» до того читался вслух. До, скажем, «Тома Сойера» — тоже, а вот «Принц и нищий» был выдан, едва ли не в том же дореволюционном издании, в каком сам МЛ его читал (и тоже оказался выдан слишком рано).

 

…Вообще главным требованием со стороны МЛ было – не вести себя младше своего возраста (формула: «не ребячься!»). А как в каком возрасте себя вести (в том числе по части книг) – тут у него были представления, видимо, в основном по себе. По сестре это ударило, кажется, втрое, но и мне досталось предостаточно.

​

…Довольно регулярно просматривались альбомы с репродукциями, и отец давал объяснения к ним. Это приравнивалось к походу в музей – куда мы выбирались не очень часто, но каждый раз было интересно, за МЛ увязывались слушатели, как за экскурсоводом… Пушкинский музей, Третьяковка, Исторический, истории Москвы, Боярского быта, позже, в немногочисленных поездках – ленинградские музеи.

​

…«Занимательной Греции» в нынешнем виде тогда ещё не было – она ещё писалась и составлялась. Летом в школьные годы, когда я жил в Литве, отец присылал мне в письмах по паре машинописных страниц через один интервал из «ЗГ» - но не подряд, а из разных мест. Зато в первом классе дал мне свой пересказ Геродота и «Рим покоряет мир» — заключительную часть «ЗГ», которую он потом из неё исключил (и которая уже посмертно вышла как «Капитолийская волчица», когда нашлась пропавшая было машинопись).

 

…Писать я начал лет в семь, начав сразу с рукописного журнала (подшивки «Пионера» сказались, и вообще мы много журналов выписывали). Дальше первого номера, конечно, тогда дело не пошло. К этому отец отношения не имел. Но примерно тогда же я впервые стал выдумывать собственную страну (даже несколько смежных), с историей, географией и мифологией – и вот это МЛ деятельно поддержал сразу, благо и сам подростком этим увлекался (я видел его тогдашние записи про «Малобританию»). Так что вторым моим блином был уже сборник мифов этих стран, под явным влиянием «Скандинавских сказаний» Светланова, а потом пошли сказки, рассказы и повести из тамошней жизни, летописи, эпосы и народные песни. В младших классах начался очередной рукописный журнал, несколько лет протянувший на этот раз – там были уже и стилизации под детективные рассказы (я как раз добрался до Конан Дойла), и под школьные повести из «Пионера». И дальше шло через стилизации – коротенькие исторические повести (про средневековую Литву в основном), когда в седьмом классе добрался до греческих трагиков – пошли стилизации под них (тоже сокращённые), когда в восьмом, кажется, одолел (с азартом и удовольствием) собрание Шекспира и советский двухтомник «Елизаветинцы» - грянула полномасштабная уже трагедия (на тему мести, борьбы за власть и умножения пороков дорвавшегося до власти героя). Ну, и примерно с тех же 14 лет писал уже более или менее серьёзно - но всё равно охотно стилизуя под уже не рукописную, а машинописную периодику. «Илья Оказов», имя, под которым меня сейчас знает, пожалуй, больше знакомых, чем под паспортным – персонаж-псевдоним как раз того старшеклассного времени. МЛ всё это читал, критиковал (иногда письменно), а в машинописный журнал даже сам писал и переводил. Вот это было то, чем в те годы было явно интересно заниматься совместно – по крайней мере, мне. Тогда же, в конце семидесятых или в самом начале восьмидесятых, появились даже два совместных персонажа-псевдонима, один из них – Клара Лемминг. При этом во, кроме этих литературных занятий, мы с отцом тогда общались всё реже (исключение - две совместных поездки в Ленинград).

 

…В чём отец на меня повлиял? Непросто сказать. В некоторых литературных вкусах – безусловно. В некоторых стилистических предпочтениях (например, в неприязни к необязательным новым заимствованиям в языке) – да. «Справляйся сам, когда можешь, и избегай помощи». «Скучно в одиночку бывает только глупому». «Ребёнком быть плохо, чем раньше повзрослеешь – тем лучше, а

взрослость определяется прежде всего способностью заработать на жизнь». Последнее сработало сильно – после школы я так рвался к взрослости и сепарации, что наотрез отказался идти в дневной вуз. Начал работать, а уж через несколько лет – учиться в заочном вузе, и то – исключительно ради бумажки и с глубоким отвращением. «У ребёнка по-настоящему нет ничего своего, кроме того, что у него в голове» (это же была семья, где подаренную ребёнку игрушку или книжку родители потом могли передарить без спроса кому-то другому). Ну и в известной мере – то самое «возьмите всё и отстаньте!», но тут я куда менее щедр. А вот трудолюбие, интерес к языкам и готовность помогать чужим людям – это не перенялось совсем. В какой-то мере, видимо, МЛ повлиял на то, насколько для меня конкретное и частное важнее и первичнее общего и абстрактного, но тут и без него было кому постараться.

​

​

​

Письма М.Л. Гаспарова сыну на открытках из набора "Игры древней Олимпии", 1973 г. Из архива Ильи Оказова

​

Письма М.Л. Гаспарова сыну 1976 года: о коротких стихах; к замыслу всемирной антологии; об идеализме; о метафизике; о Диккенсе; о Брехте; о языке; что такое бульдегом; об исторических закономерностях; как написать историческую повесть; о Фурье; о Митридате.

​

Письма М.Л. Гаспарова сыну, лето 1978 г.: письма в больницу с пересказами Одена; "Спасительные норы"; "Невозможность понимать и быть понятым"; "Чтобы ты выжил этим летом".

 

Письма о благородных разбойниках; о страхе перед взрослостью; об отвращении к учёбе; о внутреннем антагонисте. 

​

Открытка 13.07.1978

​